Читать книгу - "Русское масонство - А. М. Васютинский"

До 1792 года у правительства был ряд подозрений, но, по-видимому, не было еще прочных улик. В этом году оно осведомилось о продаже в московских лавках какой-то запрещенной книги, а также и о том, что у Новикова в селе Авдотьине имеется тайная типография[285]. Начались розыски, и Прозоровский установил факт продажи в московских лавках «Новой Киропедии», экземпляры которой были конфискованы у Новикова при первом допросе. Последовали обыски и арест самого Новикова, который тогда находился в своем подмосковном селе Авдотьине. Розыски обнаружили тайную продажу 20 запрещенных книг и 48 книг, напечатанных без указанного разрешения. Продажа запрещенных книг происходила как в лавках Новикова, так и в лавках, имевших с ним сношение[286]. Князь Прозоровский сам занялся допросом арестованного Новикова. По наблюдениям князя, Новиков оказался человеком «натуры острой, догадливой», он робел на допросе, но не «замешивался»; он показался Прозоровскому человеком «коварным и лукавым». К делу были привлечены книгопродавцы (Кольчугин и другие), продававшие запрещенные книги, взятые ими у Новикова[287]. После первого же допроса Прозоровского Новиков с большими предосторожностями, кружным путем, был отправлен в Шлиссельбург и здесь попал в руки известного следователя Шешковского. Основная цель Шешковского заключалась в том, чтобы установить, не преследовал ли Новиковский кружок политических целей или целей противорелигиозных. Известно, что следствие кончилось заключением Новикова в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет.

Одновременно с арестом Новикова Прозоровский производил следствие о его сообщниках. Тургенева тогда не было в Москве. Поэтому допросу прежде всего подверглись князь Н. Н. Трубецкой и И. В. Лопухин. Последний в своих записках передает подробности допроса. Сам Лопухин вынес впечатление, что московский главнокомандующий «ожидал раскрыть во мне превеликого злодея государственного и надеялся, что доведется меня арестовать». Из первых слов Прозоровского Лопухин мог усмотреть, какую важность он придает всему этому делу. Лопухин сам писал ответ на вопросы, заготовленные в Петербурге при участии императрицы. Много раз во время допроса Лопухину пришлось заявлять о своей верноподданнической преданности и верности государыне и о том, что он не уступит ни князю Прозоровскому, ни кому другому в обязанностях верного подданного и сына Отечества.

Лопухину, Трубецкому и Тургеневу, согласно указу императрицы, угрожала ссылка. Но, по-видимому, на Екатерину показания Лопухина произвели очень благоприятное впечатление, и ссылка его не состоялась. Он оставлен в Москве под присмотром полиции. Трубецкой и Тургенев были сосланы[288]. Князь Н. В. Репнин, переписка которого со Шрёдером сделалась известной императрице, оставлен был в подозрении и в последующее время уже не пользовался милостями государыни.

Окончив допрос ближайших сотрудников Новикова, князь Прозоровский продолжал розыски запрещенных книг. По его распоряжению два цензора со стороны университета и два – со стороны духовенства рассматривали книги во всех московских лавках, руководясь строгой инструкцией главнокомандующего. Найдено было новое отделение в Гендриковском доме, где оказались недозволенные книги, несколько книг в книжных лавках были признаны «весьма недостойными существовать», в том числе и карамзинский перевод «Юлия Цезаря»[289].

Из других сотрудников Новикова правительство оставило в покое А. М. Кутузова, жившего в Берлине по масонским делам, известного купеческого сына Походяшина, истратившего свое состояние на предприятия Новиковского кружка. Гамалея подвергся легкому допросу полицейских чиновников, князь Енгалычев, В. В. Чулков, О. А. Поздеев, куратор Московского университета М. М. Херасков и многие другие, прикосновенные к делу, отделались только одним испугом[290].

Значительно большее внимание было уделено двум молодым воспитанникам Новиковского кружка, только что возвратившимся из-за границы после четырехлетнего здесь учения, Невзорову и Колокольникову. Оба они были арестованы в Риге и немедленно доставлены в Петропавловскую крепость. Оба были подвергнуты строгим допросам. Допрошен и доктор Багрянский, тоже из числа воспитанников Новиковского кружка, в то время находившийся, как врач, при больном Новикове. Следствие стремилось выяснить отношение этих молодых людей к Новикову и его кружку, равно и отношение их к масонству. Показания этих молодых людей интересны лишь как биографический материал, так все трое были слишком далеки от участия в масонской деятельности и сами были воспитанниками Новиковского кружка. Невзоров и Колокольников заболели во время допроса, и их перевели в Обуховскую больницу, где Колокольников вскоре умер. Невзоров некоторое время оставался в больнице как душевнобольной. Его последние ответы на следствии производят бесспорное впечатление ответов душевнобольного. Багрянский же получил разрешение ухаживать за Новиковым в крепости[291].

Ликвидировав дела с представителями Новиковского кружка и с самим Новиковым, правительство занялось ликвидацией финансовых дел новиковской компании. Конфискованные книги, напечатанные тайно или напечатанные с разрешения, а затем запрещенные, были сожжены в количестве 18 656 экземпляров. В 1794 году в Гендриковском доме было открыто еще одно помещение с книгами, ранее неизвестными, и часть этих книг также была сожжена.

Дела компании находились в весьма расстроенном состоянии. Личное имущество Новикова было невелико, компания же оказалась имеющей большие долговые обязательства, значительно превышающие ее имущество. Попытки продать с публичных торгов дом компании, ее аптеку, типографию оказались неудачными, ибо не было охотников торговаться[292]. Все материальные дела новиковской компании ликвидированы в окончательном виде при императоре Павле.

Сделав общий обзор преследований, необходимо теперь особо выделить дело Новикова, отношение его к остальному масонству. Так как в науке долгое время дело Новикова в представлении ученых совершенно сливалось с делом всего масонства, то для многих суровое осуждение Новикова казалось величайшей несправедливостью. Но думается, что Новиков вовсе не нуждается в оправдании и что историку не приходится выступать в роли обвинителя императрицы. В этом деле получилось то, что всегда бывает, когда представитель власти стремится удержать существующий порядок вещей, оберегает его от тех элементов, которые способны внести новую прогрессивную струю в общественные или политические соотношения. И Екатерина поступила так, как только и мог поступить государь с убеждениями, в которые он веровал, а Новиков подвергся обычной участи общественного и политического деятеля, пошедшего вразрез с курсом правительства, без надежды на возможность убедить его в правоте своих идеалов. В самом деле, история вопроса в науке такова. Один из первых исследователей, Лонгинов считал Новикова совершенно невиновным и искал причины его заточения в нерасположении к масонам фаворита императрицы графа Дмитриева-Мамонова. Он же говорит о недоброжелательстве к дружескому обществу куратора Московского университета графа Мелиссино[293]. Недавно профессор Иконников высказал мысль, что первое дело, возникшее против Новикова в конце 1785 года, было результатом внушения лица, желавшего сделать неприятность архиепископу Платону поручением ему испытать Новикова в религии[294]. С особенной обстоятельностью останавливался на деле Новикова покойный академик Пыпин, обращая внимание на моральную сторону дела. Он особенно подчеркивает то обстоятельство, что участь Новикова была решена без формального суда. Это замечание правильно, но напомним, что тогдашний суд нашел бы в Уложениях и воинских артикулах еще более суровую форму наказания для Новикова. Пыпин