Читать книгу - "Пиастры, пиастры!!! - Стивен Робертс"

Ещё много неприятностей доставлял мне бывший юнга Хэнк Манки. Проворный юноша с копной нечёсаных волос, длинными руками и скверным характером. Ещё вчера его гоняли по палубе, заставляя выполнять грязную работу. Теперь появился я, и Хэнки Манки получил превосходство. В сравнении со мной он выглядел бывалым моряком.

Напрямую он ко мне не приставал, нет. Но когда команда бралась за дело, ставя меня на подхвате, он демонстративно командовал мной больше всех. Знал, что в драку я не полезу, так как напрямую он меня не оскорблял. Он подтрунивал надо мной, выставлял недотёпой, тем самым поднимая свой авторитет перед командой. По правде говоря, он вёл себя не хуже и не лучше других, но если от бывалых моряков обидные слова я терпел, то вчерашний мальчик для битья раздражал меня до безумия.

Так у меня появился первый враг.

Товарищами на борту «Кадогана» я мог назвать лишь двоих — Джона и штурмана Дэвиса.

Штурман был похож на морского льва. Невысокий, лысоватый, но с крепкими ногами и зычным голосом, которым он пользовался лишь для того, чтоб отдавать команды. Он курил трубку и любил напевать песни, когда скучал на вахте. Образования не имел, читал с трудом, но опыта в вождении судов ему было не занимать. И он очень любил море. По его собственным словам выходило, что родился он на корабле, а на суше он бывал лишь затем, чтоб наделать отпрысков и замолить новые грехи в церкви.

Дэвис был энергичным человеком. Несмотря на некоторую замкнутость в обычном общении, он становился неумолкаемым, если разговор заходил на интересную ему тему. Он был из тех людей, кто поддаётся крайностям.

Я с интересом наблюдал, как штурман управляет кораблем. Как определяет место с помощью астролябии и, сверяясь с компасом и картой; как выправляет курс, поворачивая руль или приказывая взять тот или иной галс. Он замечал мой интерес. Со мной он делался разговорчивым, и за раз говорил больше, чем с другими за день. Но никогда не нагонял и не ругал, если я неправильно выполнял команду. Во многом он напоминал покойного Хетча. Возможно, именно потому мы сошлись.

Дэвис часто говаривал, что из меня выйдет толк. Очень ему нравилось то, что я умел читать и кое‑как писал. Может, поэтому он и выделял меня из всей команды. И очень часто, занимаясь делом, он подзывал меня и объяснял, что делает. С удовольствием разъяснял он тонкости своего дела, благо основы учения, заложенные стариком, крепко засели в моей голове. Как пользоваться квадрантом, как определять при помощи лага скорость корабля и отмечать пройденный путь на карте. Другие моряки не проявляли к подобным занятиям никакого интереса, предпочитая поваляться в холодке или сыграть в кости на баке, благо капитан позволял подобные развлечения. Я же впитывал в себя новое с радостью и воодушевлением молодости. Где еще я пройду такую школу, если хочу стать капитаном в будущем? Штурман Дэвис поощрял мой интерес. Ему нравилось быть учителем, нравилось моё внимание.

— Мы как рак отшельник и актиния, — говорил он, — разные, но приносим пользу друг другу.

Не имею понятия, какую пользу приносил ему я. Но знания, подаренные мне опытным штурманом, поистине являлись бесценными.

— Возможно, Билли, у меня где‑то есть сын, я достаточно погулял в молодости! Я вот уверен, что он похож на тебя. Да и годами подходит… Будь он со мной, я бы сделал из него человека. Ну а пока сделаю моряка из тебя, если ты не против!

— Спасибо, сэр!

— Сэр! — он словно посмаковал это слово, причмокнул губами. — Может, на старости, когда не смогу держаться на ногах, я осяду где‑нибудь на берегу, у моря, я стану называться «Сэром». Да только не сейчас.

Он улыбнулся. Странная улыбка на лице человека, не привыкшего к щуткам. Мы никогда не видели, чтоб штурман смеялся. Всегда серьезный, он неодобрительно относился ко всем проявлениям веселья, не переносил шума. К моему сожалению, с Джоном он никак не мог найти общий язык, называл того «хитрой бестией», причём без тени симпатии.

«От таких балагуров всегда жди беды! — говорил он. — Никогда не знаешь, что у них на уме, и что они выкинут в следующий момент». Я не разделял его мнения, но предпочитал не спорить.

Жизнь на корабле можно сравнить разве что с острогом. Та же теснота, та же скверная кормёжка. Уже на вторую неделю плавания свежие продукты закончились, и команда перешла на сухари и солонину. Кур съели довольно скоро, овощи быстро испортились, да и провоняли трюмом так, что принимать их в пищу было возможно лишь зажав прищепкой нос. Свежими были только молоко и козий сыр, да и это продолжалось недолго — пока капитан не захотел свежего мяса… Уж слишком много пресной воды требовали козы, как он говорил.

В трюме ещё оставалось некоторое разнообразие продуктов, но капитан приберегал его для себя. В редких случаях — для «офицеров», как он называл своих помощников. Иногда от скуки он закатывал «банкет», и мне приходилось прислуживать за столом. Однако своровать еду я не мог, капитан иногда спускался в трюм для ревизии. В этом он был очень щепетилен и всегда знал, что где и сколько, хотя записей особых не вёл. Скудная еда была непривычна мне, выросшему на сытной сельской пище, и я постоянно чувствовал голод. Но приходилось терпеть. Те крохи, что оставались после трапезы капитана, не могли бы насытить и младенца, а от сухарей мне болели дёсны.

Чего было с избытком — так это солонины и сухарей. Однажды я занялся подсчётами, и выходило, что на двадцать человек команды при нынешних нормах выдачи провианта должно хватить на год. Капитан Скиннер же сказал, что в плавании мы проведём максимум пять месяцев. Зачем же столько еды, если за полгода она всё равно испортится? Эта загадка не имела разгадки, и я решил отложить её решение на потом.

Жизнь на корабле текла размеренно, но некоторые события нарушили наш покой и обыденность.

Первым таким событием было происшествие с висельником.

Любимчиком капитана был старший матрос по имени Том. Хилый, тщедушный человечишка, ни на что не годный в работе с такелажем и парусами, зато незаменимый в других делах. Первым из которых, по общему мнению, было наушничанье… Тома избегали, так как давно заметили — что известно ему, тотчас неведомыми путями становится известно капитану… Том смотрел за хозяйством, но не боцманским, а настоящим — до моего прихода он кормил коз и кур, крутился на камбузе и делал вид, что помогает справляться с такелажем, хотя никогда ему в руки не давали самого захудалого шкота, зная, что не удержит. Всё, что он мог — завязать нехитрый узел либо подать конец…