Читать книгу - "Железный волк - Сергей Булыга"

А он зажег! Метал огонь. Потом пошли на приступ. И взяли. Резали. Кричал Микула:

— Всех! Под корень! За брата! За жену его! За род! За страх мой! Режь!

Порезали, пожгли. Только через год отстроились, и снова жизнь пошла. Терем новый поставили, капище, стены. Пришел Бережко, Дедушка приплыл. Микула строго княжил. Детей своих от королевны урманской, как подросли, послал варяжить. Послал троих, вернулись двое. Опять послал — один вернулся, Глеб. Этот Глеб потом и правил. Ятвягов воевал, литву, летталов в кротости держал.

А с Русью был особый уговор: вы сами по себе, мы сами. Это когда еще Олег пошел на Киев, тогда послали в Полтеск меч. Микула меч переломил и возвратил. Олег один пошел. Сел в Киеве, Оскольда порешил. Микула меч послал — Олег его переломил. На том и порешили: Двина моя, Днепр твой, а волоки — едины. К тебе идут купцы, ко мне — пусть вольно ходят, ибо меча меж нами нет.

И не было. У них Олег сидел, а после Игорь, Ольга, Святослав, — они держали мир. А что делить? Земля наша обильна и обширна, и от города до города не докричишься. Оттого и не воевали.

У Святослава было трое сыновей, у Рогволода двое. И еще дочь–красавица. Вот Святослав порой и говорил…

Гребут Невьяны, упираются. Уже миновали Бельчиц–кий ручей. Близко теперь. Тихо, гладко кругом. Ну, где ты, Дедушка? Хоть бы взыграл, волну пустил, ладошкой хлопнул. Ведь я ж тебя не просто одарил — я Орлика пожаловал. Его также по весне от угров привели. Купец попался въедливый, цену не сбавлял, набрасывал. Хвалил, гриву трепал да языком пощелкивал. А жеребец храпел, приплясывал. Красавец! Масть каурая, глаз бешеный, холка двужильная: по всем приметам — надо брать. И взял, взнуздал, смирил. Провел маленько в поводу, вскочил. Да, не ошибся. Стать — видная, шаг легкий, бег размашистый. Но ох как давно это было! Теперь и сам ты кляча клячей. А конский век — он и того короче. Четыре дня назад пришел Игнат, спросил:

— Кого дадим?

— Так этого, — ответил, — ну, этого…

Но так и не назвал кого, не смог. Игнат аж побелел:

— Да что ты, князь?! Как можно?! Грех какой! Его — да водяному!

— Я сказал!

И взяли Орлика, свели к реке. Голову медом намазали, солью посыпали, в гриву ленты вплели, стреножили и повалили в лодку. Ухватого на берегу оставили, а сами выгребли на стрежень и стали знака ждать. Дождались — бросили. На дно. Отведал Дедушка, ублаготворился, привел Ухватому налима. И, выходит, не налим это, а Орлик. Конина. Так–то, князь! Только какой в том грех, когда ты сам сейчас как Орлик? Приплывешь, накормят тебя, выведут. Конечно же поганство, но так давно заведено. Сперва отец ходил, а ты смотрел, после сам — с пятнадцати годов, каждой весной. А этот раз — последний. И вон они, стоят на берегу, должно быть, устали ждать.

— Шибче! Шибче давай!

Зачастили Невьяны. Брызги летят, студеные. А берег — ближе, ближе. Ну да, как Орлика… Ш–шах — прошуршало днище. Он встал, поправил шапку, запахнулся.

— Под ребра, князь!

— Как водится.

Сошел. Поднялся на бугор. Сказал выжлятникам:

— Не обессудьте, припоздал. Дела.

Выжлятники, их было трое, согласно закивали. Старшой из них, Сухой, сказал:

— Так не беда. Дни нынче длинные, успеем.

— Пошли!

Ноги скользили, грязь. И это на бугре, а там будет еще хуже.

Свернули в густой ельник. Шли, хлюпали. Молчали. Потом Сухой заговорил:

— Все в срок идет. Он еще с ночи встал, походил маленько, теперь лежит.

— На ветках? — спросил князь.

— Нет, у себя. Вчера на ветках был, позавчера. А тут словно почуял. Лежит, не кажется. Я думаю, то добрый знак. Так, князь?

— Так, так…

Хотелось тишины. Все в срок. Река проснулась, лес, скоро пахать пойдут. Грязь, холодно, дождь собирается. Вот сколько лет ты ходишь, князь, а так и не привык… А им–то что? Сухому тридцать лет от силы, а Третьяку и того меньше. Ждан вообще еще безусый. На следующий год они другого князя поведут и будут говорить ему «все в срок». Им жить да жить!

Собака тявкнула. Костром повеяло… Вдруг Сухой спросил:

— А правда, князь, про кречета?

— Про кречета? Которого?

— Так, говорят, тебе пообещали.

— Кто?! — Князь остановился…

Сухой пожал плечами. Сказал:

— Так ведь болтают всякое…

— Ну–ну!

Сухой вздохнул и отвернулся. Опять пошли. Ишь, кречеты! Откуда взял? Спросил:

— А что тебе до кречетов?

— Так, ничего. Я их ни разу и не видел. А говорят, они получше соколов. Их за Камнем, говорят…

— Так то за Камнем! Вон куда хватил! — Только рукой махнул.

Опять шли молча. Хлюпали. Думать не хотелось.

На поляне ждут. Костер горит. Увидели — вскочили. Один Ширяй Шумилович. Нет, и он встает. Любимов прихвостень, заводчик. Поди ж ты, нашли кого прислать! Сейчас начнет во здравие да приторно. Ну, говори, говори…

Ширяй молчал. И все они молчали. Князь настороженно спросил:

— Не удержали, да? Ушел–таки?

— Н–нет… не ушел… — уклончиво ответил Сила.

— А что тогда? Ширяй!

Ширяй степенно произнес:

— Хозяин плачет.

А что ему, смеяться? Но спросил:

— Как это плачет?

— Так. Послушай.

И замолчал Ширяй, застыл. Тишь–тишина. Собак и то не слышно, лежат, уши прижав, не шелохнутся. А, вот… вот опять… Опять…

Князь облегченно выдохнул, сказал:

— Так это скрип, не плач. Ну, дерево скрипит, а вы… как бабы старые!

— Нет, князь, то плач, — тихо сказал Ширяй. — Мы подходили. От Хозяина.

— А хоть и от него! Ее почуял, вот и плачет.

— То, что Ее, это верно. Вот только чью Ее!

Пес! Что мелет! Рот сразу повело, оскалился! Рука — сама собой — к мечу!..

— Князь! Князь! — Сухой схватил его, сдержал.

Сдержал бы он, когда б я не хотел, ага! Князь оттолкнул Сухого, зло сплюнул под ноги, сказал:

— Живи, Ширяй… Садись! И вы… чего стоите?!

Сели. А князь стоял и слушал… Да, скрипит. Но где,

не рассмотреть. Валежник, ели, вывернутый пень… Пусть так! Приказал:

— Бери! — И руки развел.

Сухой снял с него меч, шапку, полушубок. Знобит, но то от холода. Князь подошел к костру, сел, осмотрел собравшихся. Выжлятники глядели настороженно, Ширяй — никак. И пусть себе!

— Ковш!

Дали ковш. В ковше кисель овсяный на меду. Испил, утерся.