Читать книгу - "Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков"

– Верно говоришь, – продолжал завороженно кивать Иоанн. – Верно! Святое братство в черных кафтанах, на гнедых конях, с песьими головами и метлами!

– Только сабельки-то одной мало будет, – скромно заметил Алексей Басманов. – Надобно такое оружие, чтобы его не просто боялись – трепетали перед ним! Священное оружие!

– Твоя правда, Алешка! – похвалил царь. – Посох монашеский будет – тяжелый с одной стороны и острый с другой! И длинный кинжал под черным кафтаном! – Иоанн был доволен: вот и дал он ход любимому оружию своему! – Дабы посохами прилюдно бить негодных по головам, а кинжалами пронзать их, когда они того не ждут! Попробуй тут, глаза только подними: око – вон, а за ним и голова с плеч! Любой содрогнется! Я игуменом вашим стану, ты, Алексей, помощником моим, Вяземский, – ткнул он пальцем в князя Афанасия, – келарем. А Малюта, малютка наш… – царь даже головой замотал от умиления, глядя на хмельного, развалившегося в его ногах на подушках Скуратова, – пономарем моим станет! – Иоанн ледяно рассмеялся, и смех его отозвался в каждом – колким морозом пробежал по спинам всех собравшихся на пиру, даже самых бывалых. Только один Малюта и улыбался, совсем по-детски, ничего не страшась. Иоанн погладил пяткой сапога широченное плечо хмельного палача. – Громкоголосым пономарем моим станет Малюта!

Все понимали – и душегубы, и простые подпевалы, и храбрецы, и трусы, – что сейчас здесь, в Александровской слободе, новый закон рождается, новый уклад Руси! Душегуб Малюта – и пономарь?! Все перевернуто отныне: черное белым станет, белое – черным. Все будет дозволено, все разрешено! Добрые и великодушные злыми и страшными названы будут, а злые и страшные – пророками и мессиями! Кровь невинных священным вином прольется, и станут они жадно пить из этой чаши – причащаться воле государевой!

А жажда придет, придет!..

– И пусть звонит Малюта, пономарь мой, во все колокола звонит, о гневе моем извещая! – Лицо говорившего Иоанна неожиданно стало темным, он так сжал руку жены, что та побледнела от боли, но даже при своем характере отдернуть ее не посмела. – О великом гневе русского государя!..

В Москве бояре и священники места себе не находили: царь, Богом данный, и впрямь бросил их, оставил, и на кого же? На самих себя?!

Такого еще никогда не бывало…

Новый митрополит всея Руси Иоанн, что занял место покойного Макария, послал от всего духовенства в Александровскую слободу за ответом: «Где ты, царь?» Толкового ответа не получили, сказали только: царь осерчал, потому-де и удалился.

Спустя месяц после выезда из Москвы царский гонец сам прибыл в столицу и привез две грамоты. Одну передали митрополиту Иоанну, другую – земству: купцам и мещанам. В первой грамоте царь негодовал, и как иначе – накипело же! Он подробно перечислял все коварства боярские, преследовавшие его с малолетства, измены и предательства, злодейства и ненависть к отечеству окаянных, и осуждал митрополита за то, что тот прощает все эти грехи боярам. Во второй же грамоте царь говорил, что к простому народу у него нареканий нет. Но в обеих грамотах сообщал, что «не хочет более терпеть измен и от великой печали оставил государство и поехал, куда Бог укажет ему путь».

Это было уже слишком!

Худшие предположения сбывались: царь и впрямь оставил свой народ, бросил его, осерчал и удалился простым иноком. «Некому править – пропала Русь!» – звенела Москва. И вот уже отправилось в Александровскую слободу посольство от народа русского с грамотой, в которой говорилось: «Казни, царь, своих лиходеев! И в жизни нашей и в смерти – воля твоя! Ты наш владыка, Богом данный! Да не останется царство без главы, как овцы без пастыря своего! Укажи на твоих изменников: сами истребим их!»

Народ, включая все сословия, собственноручно пригласил назад своего ангела смерти. Еще «слезная грамота» не дошла до царя, а по Александровской слободе уже ловили собак и секли им головы, сгонялись все гнедые лошади и шились на скорую руку кафтаны из грубой черной ткани, под которыми новые царские воины обязаны были носить расшитые золотом шелковые рубахи. Для вас, холопы, мы чернее ночи, а для себя, когда дело сделано и можем сесть за стол, – ярче любого солнца! И отныне все поделено будет – вся Русь! Как яблоко, ножом рассечем ее! Берегитесь, кто на другой стороне окажется!

Москвичи получили то, чего так хотели. Точно из преисподней в конце января, когда грянули морозы, въехало в столицу невиданное до того войско – черные ангелы смерти во главе со своим богоданным игуменом – царем Иоанном Васильевичем. В оцепенении смотрели москвичи на возвращение своего государя – такое же молчаливое и бесстрастное, как и отъезд. Но теперь все куда страшнее оказалось! Болтались на лошадиных шеях отрезанные собачьи головы с оскаленными пастями и высунутыми в последней агонии языками, похлестывали по сапогам метлы, а в руках черные воины держали посохи с тяжелыми набалдашниками и отточенными концами, пока еще нацеленными в землю.

Царский караван въехал в Кремль, и Москва вновь замерла в ожидании…

3

Он и впрямь поделил Русь надвое. И с треском разошлось, как отрез плотной ткани, государство на земли царские и земские. Уже скоро первые стали называться землями «опричными», что означало «опричь всех остальных» – стало быть, земских: помещичьих или монастырских. По всей Руси отбирались отцовские вотчины у влиятельных князей и бояр, хоть на толику заподозренных в недовольстве правлением Иоанна и в симпатиях к Владимиру Старицкому. А то и просто потому, что понравились они, эти города и поместья, царю и его приспешникам. На отнятые земли сажались свои, новые, опричные владетели, а старых хозяев бросали на места запустелые, где не разгуляешься. Многих снимали со своих уделов зимой, не давая ни подвод, ни лошадей: на том основании, что отныне здесь все царское, до последней деревянной ложки. И родовитым помещикам с женами и детьми – малыми, а то и грудными, без прислуги, которую отбирали тоже, – приходилось идти пешком; а если кто давал им приют, то неизменно наказывался смертью, стоило только донести на проявившего милосердие. Сводимых со своих земель так и называли – «сведенцами». Бросали их далеко, где они, напуганные казнями своих родственников и друзей, должны были и за страх, и за совесть служить своему грозному государю.

В государеву вотчину вошло более половины русских земель. Все торговые пути, ведущие из Москвы во все стороны света, оставались под зорким взглядом царских опричников. Да и земли Старицкого князя оказались в плотном кольце государевых людей.

Москву, которую Иоанн всегда втайне ненавидел, он тоже поделил надвое: одни улицы ушли в опричнину, другие – в земство. Друзья и соседи, чьи предки веками дружили, теперь ненавидеть друг друга обязаны были, доносить и бояться.

Поделились и люди. Одним нравились государев кураж, вседозволенность и безнаказанность, другие же просто устрашились не попасть в одну с государем упряжку. Что будет стоить тогда твоя жизнь? Жизнь твоих родных? Тьфу, да и только! Сплюнул и растоптал!.. И вот уже в опричных заходили родовитые князья Барятинские, Одоевские и Пронские, Трубецкие и Щербатовы, бояре Бутурлины и Воронцовы, Колычевы и Плещеевы, Салтыковы и Годуновы.