Читать книгу - "Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество - Виталий Шипаков"

– Да пойми ты, глупая, нельзя мне ехать, а отказать ему я не смогу, – воскликнула в отчаянии старшая подруга и горько зарыдала. Кузнецовой дочери тоже сделалось не по себе. Присев на краешек постели, она робко предложила:

– Давай я схожу, скажу ему, что ты хвораешь.

– Иди, не вздумай только про ребенка разболтать. Скажи, мол, ногу подвернула и не может встать с постели.

– Пани Елена, я, наверное, вправду еще дурочка, но ты мне все же объясни, почему не хочешь про дитя ему сказать. Ведь Иван Андреевич тогда непременно останется.

– Остаться-то останется, а дальше что? Что ему здесь делать? Да он через неделю в тоску впадет, а через месяц меня возненавидит и рано или поздно все одно сбежит. Нет, Ирина, оставим все, как есть. Если сына и любовь сохраню, так и Иван вернется. Никуда он, миленький, не денется.

– Мудрено все у вас, – посетовала девочка.

– Что делать? Это только бабы-дуры детьми мужиков привораживают, а я гордая, как-никак княгиня все-таки, – улыбнулась сквозь слезы красавица.

– Так я пойду?

– Иди, Иринушка.

– И что же мне Ивану Андреевичу сказать?

– Ничего не говори, поцелуй его лучше на прощание. – Это как? – засмущалась Аришка.

– Да вот так, – обняв свою младшую подругу, Еленка прикоснулась к ее щеке своими алыми горячими губами.

– А теперь иди, а то я снова расплачусь.

Как только девочка ушла, литвинка поднялась с постели, глянула в окно.

На подворье собралось все население вотчины. Уходящие на Дон хоперцы прощались с сотоварищами и княжескими холопами.

35

– Игнат, ты за вчерашнее зла-то не держи. Это я так, по дурости сморозил, – смущенно промолвил Разгуляй, протягивая руку сотнику.

– Да ладно, я уже почти забыл про то, – улыбнулся Добрый, отвечая на Митькино рукопожатие. – К тому же ты во многом прав.

– Это как же понимать тебя прикажешь? – удивился лихой хорунжий.

– Да очень просто. Оно и впрямь, чтоб вольным быть, им надо уродиться, а кто познал холопскую долю, тот, и свободным став, все одно до самой смерти холуя в себе давить обречен.

– И чем же его можно удавить? – насмешливо полюбопытствовал Митька.

– Любовью, более, пожалуй, нечем, – всерьез ответил сотник.

– Тебя послушать, так подумать можно, что ты из-за любви в станичники подался.

– Получается, что так, – кивнул Игнат. – Смолоду-то я красавчик был, конечно, не такой, как Ванька, но тебя не хуже. Вот и приглянулся хозяйской дочери.

– Ну и как, породнился с барином?

– Куда там, – Добрый обреченно махнул рукой. – Раз всего наедине поговорили, а соглядатаи уже донесли, и потащили меня стражники боярские на конюшню сечь. Секут да приговаривают: как ты смел, холопская твоя морда, речи непотребные с боярышней вести?

– И что потом? – участливо спросил Разгуляй.

– Чуть было не повесился от стыда, да она меня спасла. Гнева батюшки не побоялась, пришла ко мне и говорит: я люблю тебя, Игнаша, а потому всю оставшуюся жизнь помнить буду. Тут-то я умом и пораскинул. Кого ж ей, белой лебеди, придется вспоминать – холопа поротого, или еще лучше, посиневшего удавленника. В ту же ночь и порешил бежать на Дон. Тех стражников, которые меня пороли, прибил. Одного совсем, другого лишь до полусмерти, чтоб передал боярину, мол, в казаки ушел Игнат и теперь он не холуй, а вольный воин. Напоследок вотчину боярину спалить хотел, да забоялся, что Елена в огне пострадает.

– Так боярышню твою Еленой звали? Теперь все ясно, – шаловливо ухмыльнулся Митяй.

– Что тебе ясно, баламут? Много ты в любви понимаешь, одно слово – Разгуляй, – осадил его сотник. – Скажика лучше, Иван уходит с вами аль нет?

– Не знаю. Вон он у крыльца стоит, как вкопанный, красавицу свою, наверно, ждет. Коли хочешь, сам пойди, спроси, а у меня охоты нету с ним беседовать.

– С чего бы это?

– Да уже раз испробовал, а Ванька оскалился, как бешеный волчара да послал куда подальше.

– Зря он ждет. Никуда Елена не поедет, – заверил Игнат.

– Это почему? – изумился Митька.

– Раз говорю, значит, знаю. Я же не Никита, чтоб языком, как помелом, махать. В тягости она, весной должна родить, оттого-то и решила здесь обосноваться.

– А кто отец?

– Будто сам не догадываешься, конечно, Ванька. – А он знает? – кивнул Митяй на Княжича. – Наверно, нет, коль уезжать собрался.

– До чего же все-таки беспутная бабенка, княгиня ваша. Мужа в грош не ставит. Ивана, как телка, за нос водит. Тебя, старого хрыча, и то втянула в свои дела блудливые, – возмутился Разгуляй.

– Не смей так про нее говорить, а то всерьез поссоримся, – пригрозил ему Добрый. Немного помолчав, старик смущенно признался: – Ни во что она меня не втравливала, я про все про это случайно узнал. Разговор ее с Аришкою подслушал невзначай.

– Надо Ваньке обо всем рассказать, – Разгуляй шагнул было к Княжичу, но Игнат остановил его.

– Не надо, не лезь в их дела, как-нибудь уж сами разберутся.

– Ты что мелешь, старый черт, разве можно допустить, чтоб Иван о сыне своем не знал, – еще пуще возмутился Митька. Как и сама Еленка, он был уверен, что у княгини с Княжичем родиться может только сын.

– А об ее муже ты подумал? – строго вопросил Игнат. – Он ведь еле жив. Шаг шагнет и задыхается. Думаешь, легко князю Дмитрию на Ваньку смотреть? Ему, в отличие от твоего дружка, Елена все рассказала, и он ее брюхатую замуж взял. Так что, Митя, забирай-ка ты с собой красавца нашего да катитесь вы отсель куда подальше. Дайте человеку помереть спокойно.

– Тебя не поймешь. Вчера трусом обозвал за то, что я домой собрался, а нынче сам гонишь, – огрызнулся Разгуляй.

– Это я не подумав сказал. От судьбы-то не уйдешь. Ежели, как в прошлый раз, разбойники нагрянут, и без вас отобьемся, а коли царь своих карателей пришлет – тогда уже никто и ничто нам не поможет, – тяжело вздохнул старик.

Возразить на это было нечего, а потому хорунжий лишь сердито посетовал:

– От баб все беды. Угораздило же Ваньку со шляхтянкою связаться. Ишь, какая пава, неудобно ей в станице рожать.

– Родить-то можно, да много ль вас, в станице нашей урожденных, выжило. По пальцам можно сосчитать. На моей памяти лишь ты, Иван да Бешененок. Вон он, кстати, легок на помине, – Добрый указал на выходящего из конюшни казачонка, который вел на поводу не только своего коня, но и Лебедя.

– Сейчас Максимка всех нас вразумит. Младенца-то устами, как известно, истина глаголет, – добавил с легкою издевкой сотник.

Бешененок оправдал Игнатовы надежды. Подойдя к Ивану, он сердито вопросил: