Читать книгу - "Рассвет - Генри Райдер Хаггард"

Милдред про себя подумала, что это довольно странный способ сделать комплимент, если это вообще комплимент; но, наверное, пожилые джентльмены со сломанными пальцами не склонны подыскивать правильные слова.

— Вы дочь доктора Джеймса? — тем временем спросил мистер Карр.

— Да, сэр.

— Уф, я прожил большую часть своей жизни на Шерборн-лейн и никогда не видел ничего и вполовину столь прекрасного. Черт бы побрал этот палец!

В этот момент явился сам доктор и хотел было отпустить Милдред, но мистер Карр, упрямый пожилой джентльмен, поклялся, что никто другой не будет держать его раненую руку во время перевязки, и потому Милдред оставалась в приемной ровно столько, чтобы он успел без памяти влюбиться в ее милое личико, словно ему было двадцать лет, а не почти семьдесят.

Конечно, мистер Карр не мог похвастаться особой красотой и вдобавок к своему почтенному возрасту успел похоронить двух жен. Вполне ясно, что он едва ли был тем женихом, которого красивая молодая девушка, ищущая настоящей глубокой любви, выбрала бы по собственной воле; но, с другой стороны, он был честен и добросердечен и, что, возможно, еще важнее, являлся самым богатым виноторговцем в городе. Милдред сопротивлялась, сколько могла, но нужда — суровый хозяин, на доводы отца трудно было возражать, поэтому в конце концов она вышла за мистера Карра замуж и, более того, стала ему хорошей и верной женой.

У нее никогда не было причин сожалеть об этом, потому что мистер Карр был сама доброта по отношению к ней, а когда, примерно пять лет спустя, он скончался, так и оставшись бездетным, она стала единственной наследницей всего его огромного состояния, не связанной никакими ограничениями относительно повторного брака. Примерно в это же время умер и ее отец, и Милдред Карр осталась одна-одинешенька на всем белом свете… насколько это возможно для молодой и хорошенькой женщины с ежегодным доходом в двадцать, а то и тридцать тысяч фунтов.

Нет нужды говорить, что овдовевшая миссис Карр стала одной из самых желанных женщин своего поколения; впрочем, никто пока так и не смог ее заарканить, хотя она одна знала, сколько было подобных попыток. Однажды она даже составила список всех тех, кто делал ей предложение; в него вошли, среди прочих, епископ, два пэра Англии, три члена парламента, не менее пяти армейских офицеров, американец и священник-диссентер.

— Просто удивительно, моя дорогая, — говорила она своей компаньонке Агате Терри, — какое влечение испытывают люди к двадцати тысячам в год, хотя все они утверждали, что любят меня ради меня самой… то есть все, кроме диссентера, который хотел, чтобы я помогала «окормлять его стадо», и мне он нравился больше всех, потому что был самым честным из них.

У миссис Карр был прекрасный дом на Гросвенор-сквер, поместье в Лестершире, где она немного охотилась, поместье на острове Уайт, которое она редко посещала, и, наконец, поместье на Мадейре, где она проводила почти полгода. Никогда не было и намека на хоть какой-то скандал вокруг ее имени, да она и не давала повода для него. Что касается любви, то единственной ее любовью, по ее же словам, были жуки и мумии, поскольку она была неплохим натуралистом и прилежной исследовательницей наследия древних египтян. Жуки, как объясняла она, были связующим звеном между двумя этими науками, так как жуки привели ее к скарабеям, а скарабеи — к древнеегипетским человеческим останкам; это утверждение, хотя и забавное, было не совсем точным, так как в действительности она унаследовала сей интерес от своего покойного мужа, который оставил ей большую коллекцию египетских древностей.

«Я действительно обожаю мумии, — говорила она, — мои разум и тело и так достаточно малы и несовершенны, но мумии заставляют меня чувствовать себя еще меньше, и мне нравится измерять ими свою собственную ничтожность».

Она не была большой любительницей чтения; жизнь, по ее словам, слишком коротка, чтобы тратить ее на учебу; но уж если она бралась за книгу, то обычно читала ее так вдумчиво и упорно, что большинство женщин ее круга сочли бы это излишним; кроме того, начав читать, она могла позабыть на это время о сне.

Вдобавок к этим занятиям миссис Карр на разных этапах своего вдовства отличалась различными причудами, и длилось это уже около пяти лет. Она много путешествовала, она «увлекалась искусством»; однажды она даже немного поиграла на бирже, впрочем, будучи достаточно проницательной и быстро обнаружив, что для женщины это почти всегда проигрышная игра, без сожаления бросила последнее увлечение. Однако всегда неизменно она возвращалась к своим жукам и мумиям.

Тем не менее, со всеми своими деньгами, поместьями, предложениями руки и сердца и разнообразными увлечениями, Милдред Карр была, по существу, «усталой женщиной, пресыщенной легкостью собственного существования». В ее хрупком маленьком теле билось огромное деятельное сердце, постоянно подталкивающее ее к неведомому. Она называла себя «неуравновешенной женщиной», и это определение было не лишено справедливости, ибо она не обладала тем спокойным, ровным умом, который так необходим английским дамам для комфортного существования и который позволяет многим из них так спокойно хоронить мужей или любовников. Она отдала бы целые миры, чтобы влюбиться в кого-нибудь, заполнить повседневную пустоту своего существования чужими радостями и горестями, но у нее ничего не получалось. Мужчины во всех видах и состояниях проходили перед ней бесконечной вереницей и по большей части стремились жениться на ней, но с таким же успехом они могли бы быть вереницей восковых кукол. Для нее мужчины были не более чем чередой сюртуков и высоких цилиндров, они были исполнены блеска и пустоты — и ничего для нее не означали. К их мнению, а также к мнению общества, которое они помогали формировать, она питала самое полное и безрассудное презрение. Ей было наплевать на обычные законы общественной жизни, и она была готова в случае необходимости прорваться сквозь них, как оса сквозь паутину. Возможно, она догадывалась, что обладательнице милого личика прощается многое, а ведь она к тому же получает больше двадцати тысяч в год. При всем том она была чрезвычайно наблюдательна и обладала, сама того не ведая, великими силами ума и великой, хотя и дремлющей, готовностью к истинной страсти. Короче говоря, эта маленькая женщина с детским личиком, улыбчивая и безмятежная, как голубое небо, скрывающее надвигающийся ураган, была несколько более странной особой, чем большинство представительниц ее пола, что, возможно, многое объясняло…

Однажды — это было примерно за неделю до отъезда Артура из Эбби-Хаус — Агата Терри сидела в Голубой гостиной дома на Гросвенор-сквер, когда миссис Карр почти вбежала в комнату, захлопнула за собой дверь и со вздохом облегчения плюхнулась в кресло.

— Агата, прикажите собрать вещи. Мы отправимся на Мадейру на следующем пароходе.

— Боже милостивый, Милдред! Опять плыть через эту ужасную бухту; и только подумайте, как будет жарко, да к тому же самое начало сезона…

— Агата, я еду — и дело с концом, так что спорить бесполезно. Вы можете остаться здесь и дать за меня несколько балов и обедов, если хотите.

— Вздор, дорогая; как это — я устраиваю приемы, а вы на Мадейре?! Это все равно, как если бы вы попросили Руфь развлекать жнецов без Ноэминь. Я пойду и отдам распоряжения, но надеюсь, что все обойдется. Почему вы хотите плыть именно сейчас?