Читать книгу - "Танго смерти - Юрий Винничук"

Солнце закатилось и не сказало, вернется ли. В ту первую ночь советской оккупации с 22-го на 23-е сентября Львов не спал, раздавались выстрелы, крики, грабители, воспользовавшись беспорядками, бросились к ювелирным и часовым магазинам, они ничего не боялись, потому что имели оружие, которого тогда по всему городу валялись целые горы, даже большевики опасались вмешиваться. А на следующий день Львов проснулся уже от совсем других необычных звуков. Не слышно было всех тех голосов, которыми жил город до сих пор, ведь даже в эти десять дней обороны город не сдавался, изо всех сил стараясь убедить своих жителей, что он на самом деле не изменился, живет и пульсирует, радуется жизни, как и прежде, но теперь это уже был город побежденный, сокрушенный и плененный, город-невольник, грусть и уныние появились на лицах львовян.

Когда при бомбежке загорелась знаменитая водочная фабрика Бачевского, люди бросились спасать те бесценные сокровища, которые она производила: водку, ликеры, наливки выносили ящиками и сумками, мешками и ряднами, как муравьи, спасающие свои подушечки, а на ту пору случилось проходить мимо взводу красноармейцев, и, увидев такое диво-дивное, они и себе бросились спасать народное добро, оставив одного бойца сторожить амуницию, и надо сказать, что делали они это поистине героически, потому что фабрика не просто горела, там еще и взрывалось что-то и выстреливало огнем в небеса, а ноги скользили по водочным ручьям, и ручьи те тоже вспыхивали синим пламенем, которое весело лизало сапоги. Но в отличие от львовян, которые сразу же с этим спасенным добром исчезали, разбегаясь по домам, бойцам легендарной армии водку нести было некуда, и они складывали ее возле часового с амуницией, пока не спохватились, что наспасали ее вполне достаточно, чтобы им этот подвиг зачли и здесь, и на родине, и сели возле ящиков пить, пили из горла, закрутив бутылку винтом так, чтобы водка, вливаясь в горло, тоже крутилась без бульканья и расплескивания, но целительная влага все же расплескивалась и текла у них по подбородкам, по груди, по штанам, в сапоги, но они не обращали внимания, и пили так, словно это был последний день в их жизни, а через каких-нибудь полчаса все они так опьянели, что уже ничего не соображали, одних чего-то понесло к забору на противоположной стороне улицы, и они, ухватившись за штакетины, стали их раскачивать, а потом попадали в канаву, другие улеглись возле амуниции и захрапели, как поросята, а третьи бродили по улице, растопырив руки, и пытались остановить людей, которые тащили водку, потом все они чуть ли не одновременно начали блевать, извергая из себя разноцветную смердящую смесь, в которой угадывалась непереваренная перловка, кукуруза, красная, оранжевая и зеленая помидорная кожура, арбузные косточки, пережеванные яблоки и даже яичная скорлупа, и вот именно тогда, когда они уже, смертельно пьяные, лежали кто где свалился, притащился с тележкой Йоськин дядя Зельман Милькер, который хоть и был коммунистом и членом КПЗУ, но себе на уме, потому что, когда советы перестали давать деньги зарубежным коммунистам, многие эмигрировали в страну своей мечты, в тот Эдем, который обещали Ленин и Сталин, выехали и члены КПЗУ, но все они в 1937-м были ликвидированы как империалистические шпионы. Зельман был мудрым, он предпочитал лелеять Эдемский сад рядом с домом, но когда пришли освободители, он собрал еще три десятка мечтателей о коммунистическом рае и пошел приветствовать освободителей с цветами и флажками, которые вырезал из красной шторы, а так как материал был плотный, флажки не хотели трепетать на ветру, а свисали, как собачьи хвосты. Зельман, который уже сделал со своей тележкой несколько успешных ходок, завидев восемь пьяных зюзя-зюзей бойцов, не мог сдержать своего пламенного коммунистического порыва и вместе с несколькими вызвавшимися помочь людьми загрузил двух вояк на тележку и отвез к себе домой, а там они с женой Ривкой занесли их в гостиную и уложили на пол. Точно так же он доставил к себе и остальных доблестных красноармейцев вместе с их винтовками и спасенной для народа водкой, и вот сбылась мечта его жизни – в его доме спали сном праведников долгожданные освободители, часовые пролетариата. Но сам Зельман уснуть не мог, ему хотелось сделать что-то необычное, что-то такое, чтобы освободителям запомнилось на всю жизнь, поэтому он пошел в сад и, хотя его Ривка заламывала руки и причитала, потому что не разделяла его прогрессивных взглядов, нарвал целую охапку хризантем, георгин, роз и чернобривцев и, расставив их в вазы, тихонечко занес в гостиную, но на этом не успокоился, потому что вспомнил, что у него растут еще и безвременник, бессмертник, маргаритки, лилии, вот он и их нарвал и, рассовав теперь уже в чугуны и ведра, опять же потихоньку занес их в гостиную, а потом еще долго не мог уснуть, представляя себе, какое замечательное пробуждение ждет дорогих освободителей, которые принесли на своих штыках свободу и равноправие трудящихся. Проснулся он довольно поздно, солнце уже слепило глаза, а Ривка нещадно звякала половником, размешивая в выварке гороховую похлебку, которой собиралась кормить гостей. Зельман поинтересовался, который час, и очень удивился, что гости еще спят, но потом решил, что ничего удивительного тут нет, ведь освободители должно быть хорошенько вымотались в своем освободительном походе, и попросил Ривку, чтобы она шуровала в кастрюле не так жизнерадостно, на что Ривка назвала его мишигином^[99] и постучала себя мокрым половником по лбу, очевидно намекая, что Зельман мозгами тронулся с этой гостиной и с этими цветами, потому что теперь нечего будет дорогим родственникам на кладбище отнести после того, как он обчистил все грядки, но время шло, а из гостиной не доносилось ни звука, тогда Ривка в конце концов не выдержала и, оттолкнув своего мужа так, что он бухнулся на диван, открыла дверь. В нос ей сразу ударили фантастические ароматы осенних цветов, весь тот букет запахов, который за ночь скомпоновался в пьянящий коктейль, просто голова кругом пошла, но сознания она не потеряла, увидела, что доблестные освободители все еще продолжают спать, и когда она кашлянула, они все еще продолжали спать, Ривка вышла из гостиной, пошатываясь и держась одной рукой за голову, а другой пытаясь нащупать стену, и если бы муж ее не подхватил, она бы и упасть могла, только тогда он начал догадываться, что что-то тут не так, что бойцы спят каким-то неестественным сном, усадив Ривку в кресло, он подскочил к ближайшему бойцу и прикоснулся к его руке, рука была холодная, лицо – холодное, сердце Зельмана сжалось от ужаса, он распахнул оба окна настежь и принялся ощупывать бойца за бойцом, все они были закоченевшими, они были мертвыми, и хотя смерть их была прекрасна, куда более приятная, чем на поле боя, ведь задохнулись они от прекраснейших ароматов осени, но Зельман, вылетел из гостиной с безумными глазами, увидел такие же безумные глаза Ривки и пробормотал: «Нам крышка!», и Ривка с обреченным видом согласно кивнула, мгновенно увянув, как осенний цветок, и тоже осознав, в какой переплет они попали, ведь восемь бойцов Красной армии никакой случайностью не объяснишь, «налицо» террористический акт, работа на японскую разведку и попытка контрреволюционного переворота. Зельман обхватил голову руками и лихорадочно размышлял, как выпутаться из такой трагической ситуации, и не придумал ничего другого, как помчаться на крыльях отчаяния к маме Йоськи, а Голда, заслышав новость, не могла не поделиться ею с подругами. Итак, в нашем доме собралось хорошее общество – я, Йоська, Ясь, Вольф и все наши мамы, а во главе – Зельман. На столе перед нами лежало восемь красноармейских удостоверений. Для начала Рита, как самая принципиальная, подвела итог: взвод сержанта Кузькина пал смертью храбрых вместе с сержантом Кузькиным, и если до сих пор никто за ними не явился, значит, начальству просто неизвестно, куда они подевались.