Читать книгу - "Помор - Валерий Большаков"

Штольня уходила далеко в недра скальной гряды, расходясь штреками,^[159] веером пронизывая толщу горных пород. Из штреков, еле освещённых горняцкими фонарями, доносились вековечные подземные шумы — стук кирок, шорох и скрип лопат, грохотание тачек. Порою тусклый свет фонарей застили согбенные фигуры рабочих. Или рабов?..

Каухкан с напарником Скаатагечем доволок Фёдора до ствола шахты, упадавшего в тёмную глубину, и сказал:

— Ждать. Седой Бобёр приходить, лечить.

Скаатагеч Выжидающий Ворон, сильно пригибая голову, добрался до рельса, висевшего на цепи, и резко ударил по нему молотом, валявшимся неподалёку. Резкий звук гонга разнёсся по всем выработкам, вызывая ощущение, похожее на зуд.

— Ждать, — повторил Одинокий Волк и удалился. Выжидающий Ворон направил стопы следом за ним, на солнышко.

Обессиленный Чуга осторожно стащил с себя то, что осталось от рубашки, подчас отдирая её, и присел на пару трухлявых шпал. Он старался не двигаться, тогда спине было не так больно. Но дух помора был твёрд — Фёдор преисполнился холодной решимости разнести и ад, и рай Гонта, а самим мучителям устроить такое чистилище, что даже жестокие апачи вздрогнут. Пальцами перебирая ладанку с прядью Олёнкиных волос, он отпустил в адрес Гонта пару ласковых.

Заслышав шаркающие шаги, Чуга обернулся — из темноты штрека к нему приближался пожилой, вернее, рано состарившийся мужчина. Сутулясь по привычке, чтобы не задевать макушкой крепи, он поднял фонарь и прищурился.

— Новенький, што ль? Звать как?

Помор глянул на него. Простое, скуластое лицо, седой чуб, усталые глаза…

— Фёдором кличут. Фёдором Чугой.

— Земляк, что ли? — перешёл седой на русский.

— Выходит, так. Это вы, что ли, Седой Бобёр?

— Он самый! Вообще-то я Саввой окрещён. Можно и так звать али Саввой Кузьмичом.

— Коломиным?

Внезапная догадка и самого Чугу в дрожь бросила, и Савву заставила отшатнуться.

— Откуда тебе моя фамилия ведома? — спросил тот с подозрением.

— А дочка ваша обсказала, — заулыбался Фёдор, чувствуя и радость, и облегчение, и надежду, — смутные были чувства, словно не народившиеся во всей целости, но он их таки испытывал. — Переживает сильно Наталья Саввишна, горюет без отца-то…

Кузьмич упал на колени в сильнейшем волнении и затряс Чугу за плечи:

— Так што, Гонту она не досталася? Ну?!

— Да уж хрен там… Видать, расстроил я помолвку Мэту — набил ему морду! За то и сюда угодил. А Наталья ваша жива и здорова, и Лизавета Михайловна тож с нею. Гонт, правда, дурить стал, ранчи под себя подмять захотел, а мы все вместе — Костромитиновы, Хлебниковы, Черных, Кусковы, Купер, дон Гомес — собрались у меня, в Ла-Роке — там, где раньше сеньор Мартинес обживался. Пётр Степанович подсобил с бумагами, я на тех землях и осел. Только ненадолго — нашёлся-таки иуда, сдал меня. Попался как последний!^[160] Ох, стыдобушка…

— Да тут все так, — махнул рукой Савва и улыбнулся мечтательно: — Наташка… Красотуля моя… — Спохватившись, он поднял фонарь и глянул Чуге на спину: — Ох, тебя и отделали! Щас мы тебя починим…

Достав из сумки, висевшей у него на боку, скляночку, Коломин открыл её, напуская резкого травяного духу.

— Это мазь такая, — говорил он, умащивая зельем израненную Чугину спину. — Я, когда у команчей жил, научился творить её…

— У команчей? А мне говорили…

— Ну команчи — парни резкие. Я, видать, струсить забыл, когда они на нас налетели. Попал к ним в плен раненым, они меня подлечили… А потом команчерос явились и выменяли меня на пяток новеньких «винчестеров». Я обрадовался поначалу, а оказалось, что зря, — Гонт тех команчерос слал, и свезли они меня сюда. Скоро год исполнится, как я здесь околачиваюсь… Тише, тише, не дёргайся. Всё уже. Што, щиплет небось?

— Ничего, — проворчал Чуга, — жить буду.

— Ну пошли тогда. Покажу, что делать да как. Лучше будет, ежели ты поработаешь, а то спину рубцами стянет. Кормят тут хорошо, мясом да бобами, иначе-то от такой работы перемрут все. Люди жилы рвут, бывает, что и дохнут… Пошли.

Прихватив свой фонарь, Савва прошествовал к шахте и стал спускаться по лестнице, в одной руке держа фонарь, а другой цепляясь за перекладины. Фёдор последовал за ним.

— Берегись! — послышался глухой оклик, и вверх, привязанная к тросу, переброшенному через блок, стала подниматься бадья с рудой.

— Принял! — донёсся голос сверху, и несколько камешков полетело вниз, чиркая помора по спине.

Коломин слез и подождал Чугу.

— За мной, — сказал он. Согнувшись, он двинулся по штреку, повествуя на ходу: — Люди тут битые, друг дружке не доверяют, каждый сам за себя. Ирландцев двое, Флэган и Крис, так они завсегда вместе. Эти, я так понял, Гонту мешали — его людишки пути прокладывали для паровоза, а тут эти фермеры со своими участками, прямо по дороге. Делать крюк дорого и долго, так ребятишки Гонта решили убрать помеху — переоделись индейцами, да и напали. Флэган двоих завалил, Крис — одного, а их самих — хвать! — и сюда. Французы есть, немцы, швед один, даже китаец… И все они тоже чем-то насолили Мэту или мешали, как я… А вертухаи тутошние сплошь из мексиканцев, они всех белых терпеть не могут. И эти, которые с грузовыми обозами, тоже цветные все — Рамос, Винченцо, Хайме… Я уж про индейцев и не говорю — этим только волю дай, мигом всех нас перережут! К стеночке…