Читать книгу - "Наследие войны - Уилбур Смит"

- Тогда зачем создавать еще одну? Марлиз Марэ однажды принесла тебе удачу. Будем надеяться, что она принесет нам всем удачу.

***

Звук двух двигателей "Роллс-ройса Мерлина" эхом разносился по холмам поместья Лусима, одновременно сладкозвучный и мощный, как мурлыканье бога-льва.

- Вот, - сказал Герхард, указывая пальцем на точку в ясном послеполуденном небе. - Это Москит твоего кузена Шасы.

Шафран подняла бинокль. - ‘Поняла,’ - сказала она. - Надеюсь, посадочная полоса достаточно длинная.

- Так и должно быть. Я специально удлинил ее.

Шафран нужно было поговорить с Шасой и его матерью Сантэн об охоте на Конрада фон Меербаха. Шаса был членом парламента Южной Африки. У Сантэн были безграничные финансовые ресурсы. Их помощь была бы неоценима.

Десять лет назад Шаса работал с Шафран, чтобы использовать Южную Африку в качестве маршрута в оккупированную Европу, и ему очень нравилась дружба, которую она установила с его женой Тарой. Шафран не сомневалась, что он снова захочет помочь ей, как и Сантен, которая тоже не проявила к ней ничего, кроме доброты.

Ее первым побуждением было посетить Вельтевреден, прекрасное поместье на окраине Кейптауна, которое Сантэн купила и перестроила, прежде чем передать его Шасе и Таре. Однако Джошуа был непреклонен в том, что она не может отправиться в Южную Африку, пока они не начнут миссию по захвату фон Меербаха.

- А потом ты станешь Марлиз Долл, урожденной Марэ, а Герхард станет твоим мужем Германом Долл, - сказал Джошуа. - Документы готовятся. Ваша история будет состоять в том, что вы познакомились в Бельгии во время войны, когда ваш муж был частью немецкой оккупации. Если вы вернетесь раньше, под своей собственной личностью, как вы сможете вернуться как кто-то другой?’

Шафран приняла эту логику. Поскольку она не могла поехать к своим двоюродным братьям, она пригласила их остановиться в "Креста Лодж".

Это было нелегко. Шаса совмещал свою роль депутата парламента со своей деловой карьерой. Сантен была владелицей горнодобывающей и финансовой корпорации Кортни, но Шаса управлял компанией. Он принимал все ключевые инвестиционные решения, хотя и не без того, чтобы сначала пропустить их мимо ушей своей матери, потому что не было никого, чье суждение и деловую хватку он уважал больше.

- Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем снова увидеть тебя, Саффи, - сказал Шаса, когда она позвонила в его офис в Кейптауне, в паре минут ходьбы от здания парламента. - Но мне нужно подумать о такой мелочи, как новая золотая жила. Это обойдется всего в десять миллионов фунтов, ничего серьезного. Но все же мне нужно уделить ей пару минут своего времени.

Шафран рассмеялась. У них с Шасой была дразнящая, шутливая манера разговаривать, которая больше походила на брата и сестру, чем на двух дальних кузенов. Оба были единственными детьми своих родителей, и он был на два года старше ее, так что они были достаточно близки по рождению, чтобы быть братьями и сестрами. У них были похожие черты лица - темные волосы, голубые глаза и высокое, атлетическое телосложение. Прежде всего, у них была общая идентичность, которая проистекала из их общего наследия Кортни. Они были страстны в своем энтузиазме, сильны в своем голоде, но способны на холодную, расчетливую безжалостность в преследовании своих целей или защите своих близких.

- Тебе лучше уделить мне больше времени, Шаса, дорогой, - ответила Шафран. - И я уверена, что ты будешь рад познакомиться с Герхардом. Он может показать тебе, как выглядит настоящий пилот.

Когда линия замолчала, Шафран подумала, не зашла ли она слишком далеко. Шаса был вынужден покинуть Королевские военно-воздушные силы Южной Африки в начале войны, потеряв глаз во время Абиссинской кампании. Чувство бесполезности, когда он больше не мог сражаться за свою страну, почти сломило его. Возможно, эти душевные шрамы так и не зажили до конца.

Но Шаса рассмеялся и сказал: - "Только тебе это сойдет с рук! Но у меня будет своя спина. Я покажу этому твоему гунну, как выглядит настоящий боевой самолет. Мы с матерью прилетим к тебе в моем "Моззи". Она совершенно особенная, могу тебе сказать. Я сам восстановил ее.

- Что, мать или Москит?

- О, ты действительно пожалеешь об этом замечании, когда матушка услышит об этом.

- Меня учили выдерживать пытки в гестапо, я справлюсь.

- У гестапо нет ничего на мою мать, когда она выходит на тропу войны.

- Хм ... Возможно, ты прав. Я всегда буду держать при себе телохранителя из воинов масаи.

- Тебе понадобится нечто большее, потому что ... Послушай, у меня есть дела. Но я попрошу своего механика Дики связаться с моей личной помощницей Джанет, которая руководит здесь всем шоу. Она свяжется с вами, сообщит дату, когда мы с матерью сможем приехать, чтобы повидаться с вами, и технические характеристики посадочной полосы, которая нам понадобится. И, серьезно, я действительно с нетерпением жду встречи с тобой снова, Саффи. Прошло слишком много времени.

Шафран положила трубку и набросала пару заметок для Герхарда. Он, вероятно, знал, что нужно предпринять, чтобы сделать их маленькую частную взлетно-посадочную полосу пригодной для двухмоторного истребителя-бомбардировщика Королевских ВВС, и никто из людей Шасы не должен был ему говорить.

Когда она убирала блокнот в сумочку, ей пришло в голову - Шаса ни словом не обмолвился о Таре. Интересно, почему.

"Москит" остановился, двигатели заглохли, пропеллеры замерли. Купол скользнул в сторону, и появился Шаса в летном костюме. Он спрыгнул на землю, затем повернулся, чтобы помочь матери выйти. Шафран и Герхард прошли по твердой, как камень, поверхности укатанной, уплотненной полосы земли, чтобы поприветствовать их.

- Шаса выглядит таким же пиратом, как и всегда, - сказала Шафран, когда ее кузен, который носил черную повязку на отсутствующем глазу, подошел к ним.

Сантен встряхнула волосами, которые были заколоты в шлеме для полета. Как и ее сын, она была одета в летный костюм цвета хаки. Но ее одежда, похоже, была скроена парижским кутюрье, потому что она обтягивала каждый изгиб ее стройного тела, а на левой груди сверкала бриллиантовая брошь.

- Майн Готт, она великолепна, - сказал Герхард. - Неужели ей действительно больше пятидесяти?

- Я же сказал, она родилась в первый день двадцатого века. Вот почему родители назвали