Читать книгу - "Яд для Наполеона - Эдмундо Диас Конде"

— Надеюсь, ради вашего же блага, что вы ничего не напутали, — заявил он лишь для того, чтобы последнее слово осталось за ним, поднимаясь на ноги, вынул из кармана и положил на стол медальон.

Мими, которую при одном только слове «полиция» охватила мелкая дрожь, тем не менее взяла инициативу в свои руки. В какую бы историю (какую именно — до этого ей нет дела) ни оказались замешаны ее друзья, она считала себя обязанной помочь им спасти свои головы.

— Откройте! Полиция!

Мими отворила дверь. Перед ней стояла группа вооруженных до зубов полицейских.

— Чем могу быть вам полезна? — спросила она, не приглашая войти.

— Мы прибыли по приказу его превосходительства министра полиции. Дом окружен. Сопротивление бессмысленно.

Мими провела незваных гостей в малый салон, была с ними обходительна и в меру разговорчива — не болтала без умолку и не молчала как рыба, а вполне убедительно объяснила, что мадмуазель надо дать время, чтобы одеться. Руки держала так, чтобы не было видно, что они дрожат, и вообще старалась ничем не вызвать подозрений. В частности, выходя из салона, намеренно оставила дверь открытой.

Мими бросилась в комнату Сары, захватив по пути узелок со своими обносками, которые не выбросила, а только велела прислуге постирать. Напялила свое платье на Сару, наспех обкорнала ей ножницами роскошные локоны, растрепала, лицо вымазала каминной сажей собиралась уже вести девушку к черному ходу, когда та решительно произнесла:

— Теперь твоя очередь, Мими.

— Но… кто-то должен остаться, мадам.

Не слушая возражений, Сара помогла Мими обрядиться в старое тряпье. Прежде чем бежать через одну из задних дверей, Сара дала наставления верному слуге:

— Не дай схватить его. И скажи, что я буду ждать. Ты запомнил название постоялого двора? Я буду ждать сколько потребуется.

Сара и Мими, совсем как пара нищих побирушек, вышли из дома ни кем не узнанные.

Когда Огюст увидел, что Жиль в сопровождении двух агентов садится в полицейскую карету, он остолбенел. Первым его порывом было прорваться в особняк. Однако он помнил о подручных Жиля. А что если они находились там все то время, пока он стоял у дома? Подождав еще немного и не наблюдая никакого движения, он направился к входной двери.

В тот самый момент в боковом переулке показалась фура. Огюст отпрянул к стене и, вжавшись в нее, замер. На вид это был обычный воз, груженный сеном и сверху накрытый куском парусины. Он был в двух десятках метров — достаточно близко, чтобы распознать в ехавших на нем мужчинах подручных Жиля. Двое сидели на козлах, а третий — у заднего борта из продольных жердей. Огюст вдруг понял, что это может означать. Он уже знал наверняка, что Жюльена в доме нет.

На перекрестке повозка продолжила движение направо, удаляясь от особняка. При повороте, из-за резкого крена, с копны упало немного сена, и по тому, как засуетился тот, что сидел сзади, как тщательно стал оправлять парусину, Огюст понял, что не ошибся, и бросился за извозчиком.

Три дня спустя, 4 июня, состоялся всенародный праздник. На Елисейских полях в тридцати шести фонтанах били струи вина, накрытые тут и там столы ломились от яств. Под открытым небом давали представления актеры и играли оркестры. Толпы гуляющих стали разбредаться по домам лишь поздней ночью, когда отгремел фейерверк на площади Согласия.

Уже под покровом ночной темноты некто, никем не узнанный, прибыл в Консьержери.

Посетителя провели по лабиринту тюремных коридоров к тесной одиночной камере. Перед ее решеткой, взяв у одного из тюремщиков масляный фонарь, он приказал оставить его наедине с заключенным. Потом, подняв светильник, открыл лицо.

— Ты меня разочаровал, мой друг. А я ведь предупреждал тебя: этого делать не следует, — голос звучал убаюкивающе мягко.

— Ваше превосходительство!.. — воскликнул Жиль, ибо это был он.

Он был в той же одежде, в которой его арестовали три дня назад, но уже заметно потрепанной и грязной. Поднявшись с тюфяка, валявшегося прямо на полу, он подошел к толстым прутьям решетки.

— Ваше превосходительство, это недоразумение! Я не знаю, что вам на меня наговорили, но клянусь Богом — я не мог предотвратить его гибели.

— Чьей гибели?

— Императора.

— Глупец, император жив и здоров! Причем чувствует себя гораздо лучше, чем ты или я, и готов идти войной против всей Европы. Но мне думается, что высокая политика тебя уже не должна занимать.

— Жив? Император жив? — переспросил пораженный Жиль.

— И как никогда полон грандиозных замыслов. В то самое утро, когда я не дал ему побриться… а точнее, предотвратил использование им для бритья отравленного лезвия, в то утро мы переговорили наедине. Император был спокоен. Покушение, как известно, способствовало его восхождению на престол, и я посоветовал ему воспользоваться нынешним покушением для отречения. Церемония на Марсовом поле очень подходила для подобной цели. И если бы он принял мой совет, на троне воцарился бы его сын, и войны удалось бы избежать.

— Но как вы узнали, когда состоится покушение?

— Мне вовремя доложили. И я успел, когда император — в данном случае лучше и не скажешь — находился на волосок от гибели. Излишне говорить, что все участники покушения уже за решеткой… за исключением тех, кто мертв. Это страшное расточительство — сохранять жизнь заговорщикам! А что касается тебя… увы! Тот, кого не существует, не способен ни за что нести ответственность, не так ли? Мелкая кража, которую ты совершил из моего секретного архива, — ее одной уже достаточно, чтобы остаток жизни провести за решеткой. У предательства есть свои пределы. И своя цена.

— Но ваше превосходительство… ваше превосходительство… — взмолился Жиль, бросаясь грудью на решетку и устремляя руки к Фуше, так что тот даже отступил. — После стольких лет…

— Теперь трудные времена для предателей, и похождения виконта де Меневаля, подошли к концу. Никто, ни сегодня, ни завтра о нем не вспомнит. Отныне ты — безвестный узник, лишенный всего на свете.

— Умоляю, ваше превосходительство! — уже стонал у решетки Жиль. — Пощадите! Мне известно гораздо больше, чем вы думаете. Я могу вам пригодиться. Используйте меня, как вам будет угодно. В противном случае…

Фуше накинул на голову капюшон и вновь поднял фонарь.

— Мне неясно лишь одно: за каким дьяволом тебе понадобилось письмо?

Жиль, цепляясь обеими руками за прутья, медленно сполз по ним вниз и рыдал, прильнув лицом к холодному железу решетки.

— Тюремщик! — кликнул посетитель в капюшоне и, не произнеся более ни слова, растаял в конце коридора.

Жиль остался один в кромешной тьме. Прошло немало времени, пока он встрепенулся, словно что-то вспомнив. Не переставая всхлипывать и сетовать на незавидную долю, он лихорадочно обшарил карманы, а затем на четвереньках отполз в дальний конец камеры. Нашел там спрятанные письмо и записку. Стоя на коленях, Жиль держал два отсыревших листка — и шепотом повторял: