Читать книгу - "Копье Милосердия - Виталий Гладкий"

Катыргой командовал реис Гасан-бей. После нескольких удачных морских сражений его судно зафрахтовали перевозить порох в Крым — крымчаки готовились к очередному набегу на русские земли. Гасан-бей лишь скрипел зубами от гнева, но отказаться не мог — султан быстро разбирался с непокорными. Раздосадованный столь ничтожной ролью (Гасан-бей считал себя великим флотоводцем, а свою галеру лучшей во всем флоте османов), и особенно теми небольшими деньгами, которыми казна расплатилась с ним за услугу, реис и его помощники вымещали зло на невольниках. Многие из них не пережили этого злосчастного плавания…

Галера стояла на якоре неподалеку от берега. Пользуясь тем, что море начало штормить, хитрый Гасан-бей решил не возвращаться сразу в Истанбул, а переждать какое-то время неподалеку от столицы в одной из многочисленных бухточек, которыми изобиловали каменистые берега. Он подозревал, что его изящную и стремительную красавицу-галеру опять используют в качестве грузового судна, только на этот раз ему придется отправиться в каботажное плавание, чтобы развезти огневые припасы по прибрежным крепостям империи. Поэтому Гасан-бей намеревался пропустить свою очередь, чтобы капудан-паша предложил ему поучаствовать в боевом походе, который принесет не только деньги, но и славу.

Когда бросили якорь, реис приказал всем спать, и вскоре на катырге послышался храп.

— Сейчас или никогда! — прошептал Ивашка на ухо Лаврину. — Лучше момента не придумаешь.

Уже близилась полночь, а он так и не смог уснуть; от возбуждения его трясло, как в лихорадке.

— Согласен, — мигом проснувшись, ответил запорожец.

Он спал очень чутко, иногда Ивашке казалось, что одно ухо Лаврина всегда настороже.

— Буди народ… — Болотников резким движением разорвал давно подпиленное кольцо цепи, которой его приковали к банке.

Теперь уже ходу назад нет. Если комит увидит порванную цепь, спина Ивашки под плетями надсмотрщиков превратится в кровавое месиво.

Два месяца назад произошло удивительное событие. На галере в чине гвардияна* служил итальянец, принявший ислам. После пленения он какое-то время сидел на веслах, пока не отчаялся и не изменил вере отцов. Но сострадание к невольникам у него осталось, и он часто подбрасывал им еду, которая оставалась от трапезы воинской команды, приписанной к галере, и гемиджи*.

В один из вечеров, когда галерники отдыхали, итальянец, проходя мимо Ивашки, ловко бросил ему на колени ковригу хлеба и скороговоркой пробормотал, многозначительно подмигнув: «Передача от твоих друзей». Как же удивился Болотников, когда оказалось, что в хлебе был спрятан… напильник!

Кто мог передать ему с воли такой ценный подарок? Трифон Коробейников? Вряд ли, решил по здравому размышлению Ивашка. Купцы понятия не имели, куда он девался, и уж точно не искали бы его на галерах. Узнай о том, что члена посольства обманом продали в неволю, они подняли бы большой шум, который мог дойти и до ушей самого султана. И тогда реису пришлось бы освободить Ивашку — пусть и не даром, а за деньги.

Нет, это не могли быть купцы. Тогда кто? Ивашка терялся в догадках…

Напильник здорово пригодился и ему, и его товарищам по несчастью. Они давно сговаривались бежать с галеры, но вот как это сделать, никто не знал. Все жили надеждой и ждали какого-нибудь удобного случая. И напильник стал для невольников ключом к двери, за которой их ждала свобода.

Из-за опасения предательства напильником воспользовались только те, кому можно было доверять. Это соседи Ивашки и Лаврина по скамье — Митка, Никита, Юшко и Павлец. Когда запорожец разбудил их и наказал быть готовыми, в глазах галерников появился волчий блеск — за свою свободу они готовы были перегрызть горло любому.

Когда перевозили порох, невольникам удалось уворовать и спрятать среди сухарей два мешочка с огненным зельем. Достав припрятанный порох, Ивашка пополз по куршее к корме, где под балдахином расположились на ночь реис Гасан-бей, чорбаджи и тридцать янычар-ветеранов, служивших на галере. Подсунув мешочки под полог, Болотников просыпал от них дорожку из пороха к своей скамье, а затем попытался поджечь его тлевшим фитилем. Но успевший отсыреть за время морского похода порох никак не хотел загораться. Он то вспыхивал, то затухал.

Эти неудачные попытки разбудили часовых; расслабленные близостью родной земли, они забыли о своем долге и спали, как сурки. Один из них крикнул:

— Ты что, собака, делаешь с огнем?!

Минута была критической. Невольники помертвели. И только в Ивашку словно вселился некий незримый дух, который ответил за него — легко и непринужденно:

— Хочу перед сном трубку выкурить, да фитиль отсырел, — он показал янычару фитиль и огниво вместе с трубкой.

— Гяур проклятый, — пробормотал успокоенный янычар. — Смотри у меня. А не то присыплю тебя плетью.

Часовые успокоились, но тут проснулся Гасан-бей и поинтересовался у янычар, что за шум среди ночи. Получив объяснения, он свирепо выругался и приказал часовым повысить бдительность. Наверное, его мучили дурные предчувствия.

Все это время, пока капитан разговаривал с янычарами, бедные невольники млели душой. Им уже казалось, что все потеряно, и их ждет неминуемая расправа. Только Лаврин хищно скалился и прикидывал, как сподручней обезоружить ближнего часового; он решил продать свою жизнь подороже.

Приказ капитана исполнили, но без особого рвения. Какое-то время янычары бодрились и ходили по палубе туда-сюда, но тяжелый морской переход в штормовую погоду отнял слишком много сил даже у этих бездельников, и вскоре они опять крепко уснули.

— Что будем делать? — тихо спросил Митка Кружилин.

— То, что намеревались, — жестко ответил Болотников.

Как-то так получилось, что он, едва не самый младший из всех, стал авторитетом среди галерных гребцов. Ивашка разумел грамоте, был начитан и быстро выучил несколько языков, что в среде невольников разных национальностей дорогого стоило — он стал как бы связующим звеном между галерниками. Даже побывавший в разных передрягах Лаврин Шрам принял его главенство как само собой разумеющееся дело.

— Нужно добыть огня, — сказал Ивашка. — Фитилем отсыревший порох не подожжешь. Ждите…

С этими словами он тенью метнулся к камбузу, где всегда тлели уголья. Болотников особо не скрывался. Тяжелые плотные тучи закрыли луну и стало темно, как в преддверии ада. Поэтому разглядеть его часовые не могли, а тем более услышать: Ивашка превратился в бесшумный сгусток мрака.

Камбуз сотрясался от могучего храпа повара-толстяка. Ивашка на ощупь взял один из разделочных ножей и, зажав осману рот ладонью, недрогнувшей рукой вонзил ему клинок прямо в сердце, по самую рукоять. Повар умер, даже не дернувшись.

Болотников достал из очага тлевшую головню, завернул ее в какую-то тряпку и отправился в обратный путь. Неожиданно его осенила еще одна мысль, и он, нимало не тушуясь, подошел к спавшим мертвым сном янычарам, собрал с десяток сабель, лежавших отдельно, на коврике, и притащил их гребцам. Получив оружие, Лаврин даже замурлыкал от радости, словно кот на завалинке. Когда в руках у казака его верная подруга, сабля, то и сам черт ему не брат.