Читать книгу - "Изгой Великий - Сергей Трофимович Алексеев"

Ему не внимали.

Город сгорел так быстро, что солнце не успело ещё подняться в зенит: от сложного узора лабиринта улиц и крепости осталось лишь два кольца осыпающихся стен, ибо они были срублены из брёвен и полости внутри засыпаны спёкшимся песком. Всё дерево истлело в прах, и теперь на месте домов высились лишь многочисленные печи и сотни высоченных труб, из коих по-прежнему курился дым! Тут женщины в алом спешились, взяли лошадей в повод, с песнями обошли его по кругу, потом вскочили в сёдла и умчались. А третья, напротив, спешилась, отпустила свою кобылицу и пошла за ними следом.

Арис не отставал и плёлся позади, омрачённый думами настолько, что самому себе казался рабом, забитым в колодки. Его всегда подвижный ум был намертво скован, кричал и противился, не в силах понимать происходящее. А дева в белом всю дорогу пела, снимая с себя цветы, бросала на тропу и, сколько бы философ ни пытался заговорить с ней, не отвечала.

Так шли они остаток дня, и уже в сумерках средь чёрного леса на горах обозначился призрачный свет. Не спавший вторую ночь, заблудший в своих мыслях и обескураженный, Арис едва волочил ноги, опасаясь потерять из виду поющую скуфянку в белом. Благо что торная тропа была приметной, песчаной и желтела во мраке, змеясь меж холмов, а белые одежды девы мерцали в темноте, как её звонкий голос. Она взошла на лысую гору, усеянную камнем, и встала перед скалой, возле которой горел костёр. И тут Арис отринул дрёму, ибо увидел четверых чубатых мужчин с непокрытыми головами, стоящих у огня.

– Кто с тобой? – спросил один из них.

– Чумной, – ответила дева.

– Нет, я в здравии! – со страстью заговорил философ. – Я чужестранец, меня называют зрящий эллин! И всюду пропускают!.. Я не лазутчик и вам не враг – учёный муж, философ из Стагира! И одержим задачей изведать суть явлений! Ответьте мне: зачем вы добываете Время? Когда оно существует само по себе и им можно пользоваться даром, без приложения сил и средств?

Мужчины и вовсе не пожелали с ним беседовать, выслушали и лишь переглянулись. Не говоря ни слова, внезапно схватили его и накрепко опутали верёвкой по рукам и ногам. После чего привязали к скале, как Прометея, зачем-то сдёрнули с него скуфейчатую шапку и, взяв деву в белом, ушли во тьму. И Арис напрасно восклицал им вслед:

– Куда же вы уходите?! Не принесу вам зла!.. Я всего лишь хочу узнать!.. Куда же вы? Куда?

В ответ доносился лишь женский смех…

Философ устал настолько, что не делал даже попыток освободиться и, пока горел костёр, уснул, обвиснув на жестких путах. Ночью в горах было студёно, да ещё налетел борей, и он проснулся, сотрясаясь от холода. За всё время странствий по чужим, неведомым землям Арис впервые оказался в неволе, однако не устрашился своего положения и терпеливо стал ждать рассвета, зная, что у варваров утро считается мудренее вечера.

Однако же едва забрезжил свет, пространство огласил дробный и ритмичный стук, напоминающий барабанный бой. Вместе с рассветом звук этот сгущался, становился громче и к восходу достиг наивысшей силы, невольно повергая в дрожь и тревогу. А взору Ариса открылось невероятное: под горой, среди леса, возводился новый город – точно такой же, как сожжённый! Многие сотни мужчин, обнажённых до пояса и простоволосых, стуча топорами в некий неуловимый лад, рубили из брёвен крепостные стены, лабиринты, дома и прочие постройки. Одновременно каменщики возводили печи, и уже из многих труб курился дым!

Это видение, а вернее, сам труд чуди в первый миг показался настолько же невероятным, насколько бессмысленным и безумным! Зачем было жечь прекрасный, обжитой город и строить новый?! Бросать пастбища, возделанные нивы и здесь, среди лесов непроходимых, расчищать новые, прилагая нечеловеческое напряжение сил?!

Потрясённый и поражённый, Арис так же оцепенел, как и вчера, увидев отражение небесных светил в земных огнях города. Помрачённый ум протестовал, не находя объяснений, а душа противилась так, что возник рвотный позыв. Обессиленный и изнемождённый, он уже обвис на верёвках, готовый умереть, но тут на гору пришли безусые ещё отроки. Они принесли с собой оленьи шкуры и, нарубив жердей, принялись возводить жилище в виде пирамиды. Нечто подобное философ уже встречал у оленьего племени андрофагов, о коих ходила молва, будто они едят друг друга.

– Зачем вы сожгли один город и строите другой? – спросил он у отроков. – В чём смысл вашего действа? Есть ли причинно-следственная связь? В чём заключена логика ваших поступков?! Зачем вы воздаёте такие жертвы, чтобы получить то, что суще – время?

Отроки послушали его, переглянулись.

– И верно, сей человек – чумной, – заключил один. – Страдания его велики…

При этом достал засапожник и несколькими взмахами разрезал путы. У Ариса и мысли не возникло бежать, ощутив волю.

– Я хочу понять! – взмолился он. – На вас же никто не нападает! Я не встречал здесь воинственных племён! Зачем вы строите двойные крепостные стены и лабиринты?! Ну должен же быть вразумительный ответ!

Скорее всего, юные сколоты никогда не задумывались над тем, отчего сейчас терзался и негодовал философ. Вопросы его вызывали скуку.

– Нам это ни к чему, – отмахнулся один из отроков. – Своих забот довольно. А если хочешь знать, спроси у вещих старцев. Или у кого ещё…

Они соорудили жилище из шкур, сами развели костёр внутри и указали на вход.

– Жить станешь здесь, – сказали, – а мы по очереди будем приносить пищу.

В тот час он ощутил, как одиночество, будто петлёй, перехватило горло, и, зная простодушие варваров, хотел схитрить, оставить подле себя кого-нибудь, чтобы было с кем вести беседы и всё разузнать.

– Кто же будет надзирать? – спросил. – Если я захочу уйти? Сбежать? Нельзя оставлять без стражи!

– Тебя гнать – не прогнать, – развеселились отроки. – В тычки не вытолкать, не утащить арканом. А посему и поселили в чуме.

– Отчего вы так самонадеянны? Вы же не знаете меня! Я чужеземец! А если я лазутчик ваших врагов? И заслан, чтобы выведать, сколько в вашем племени войска?

– Ты не лазутчик, – был ответ. – Ты чумной.

Так философ и поселился на лысой горе в Рапейских горах близ нового города чуди и прожил там несколько месяцев, страдая более не от холода и скудной пищи – от того, что было не с кем и словом обмолвиться. Он был не связан, однако чуял незримые путы. Даже когда мало-помалу изведал свою