Читать книгу - "Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад - Мария Шенбрунн-Амор"

– Это моя дочь принцесса Мария Антиохийская.

Следом за дивной газелью не поспевал хромой, низкорослый, щуплый христианский суфий, босой, в грубом рубище, с темными волосами, криво подстриженными под горшок. Странно, что подобные бродяги вхожи к ее светлости. Холодные глаза гурии небрежно скользнули по пожилому мусульманину, зато она собственными руками подвинула к окну табурет для оборванца, налила и с поклоном подала ему кубок вина. Все же не напрасно Усама сделал крюк на дальнем пути: вид прекрасной женщины – одна из посланных Аллахом радостей.

– Ваша несравненная дочь в полной мере унаследовала красу матери, о величественная и могущественная госпожа, – эмир учтиво вытер рот рукавом халата.

– Краса Марии намного превосходит незначительную приятность моей юности, и я надеюсь, что благодаря ей принцессу ждет блистательный брак.

Как раз трогательной приятности юной Констанции в надменной пери не замечалось. Взбалмошная гордячка даже за христианским дервишем ухаживала с вызывающим видом. Но ее невиданный на Востоке северный облик ошеломлял, словно блеск серебряной монеты среди медной милостыни. Констанция кивнула на голодранца:

– Альберик был оруженосцем моего мужа и был захвачен вместе с ним. За него единственного Нуреддин согласился принять выкуп.

Остроносый, конопатый юноша заморгал, понурил обгрызенную козьими ножницами башку, залопотал, почему-то оправдываясь:

– Я же вовсе недостоин… Это все только благодаря самоотверженности князя… Ради меня, ничтожного, мой сеньор жизнью рискнул. А бесконечно милосердная княгиня уплатила за меня непомерную сумму, которой я и здоровым-то никогда не стоил. – Вздохнул, поджал под табурет грязные ноги. – А бедро все не заживает, мадам, я больше ни на что не гожусь, даже на лошадь не в силах сесть, – неуклюжим рывком склонил перед Констанцией детскую шею, торчащую из широкого ворота, – ваша светлость, это ж как стыдно, что я ничем не могу вам послужить! С вашего дозволения, я в Иерусалим двинусь. Там в госпитале ордена святого Лазаря даже хромой калека пригодится – ухаживать за прокаженными во имя любви Господа и его святых Апостолов.

Констанция подвинула к увечному вываренные в меду персики, мягко сказала:

– Дорогой Альберик, нет более приятного Господу и более нужного людям деяния, чем помощь больным и страждущим. Ваша жизнь теперь ценнее, чем жизнь любого рыцаря. Я не могла бы истратить деньги богоугоднее, нежели выкупить вас.

– Мессир, – бесцеремонно прервала Мария излияния матери, – вы лучше поведайте нашему алеппскому гостю, в каких условиях его милосердный господин содержит несчастных франков!

Альберик распахнул на чуть поморщившегося эмира золотистые глаза:

– Его светлость сидит на дне темной каменной ямы и терпит голод, холод и многие унижения…

Мария топнула ногой:

– Расскажите, что эти сельджуки сотворили с Шарлем де Ланье!

Чаша мелко затряслась в руках христианского суфия:

– Несчастного Шарля, упокой Господь его душу, засунули в один мешок с бешеной собакой, – голос его дрогнул, брови сошлись на переносице недоумевающим домиком, – и утопили…

Усама вздохнул, развел руками: кому же приятно такое слышать? Но мадаме Констанции не повредит представить, на что она обрекает мужа, когда, вместо того чтобы хлопотать о нем, выкупает никчемных оборванцев:

– Да, еще Салах ад-дин ал-Яги-Сийани любил эту казнь. Эти варвары-тюрки обожают изощренные способы наказания. – Оживился, пощелкал пальцами, припоминая: – Но все-таки никто не был таким по этой части изобретательным, как покойный Тугтегин. Рассказывают, когда он захватил графа Жерваза Басошского, правителя Табарийе, он срезал ему верхушку черепа и пил из полученной чаши вино, а граф все еще был жив и смотрел на наслаждающегося Тугтегина. Несчастный Жерваз целый час протянул, пока скончался.

Беспощадная княгиня даже бровью не повела, а Мария поежилась:

– По-моему, из стеклянного кубка пить приятнее. Но Шатильону бы непременно понравилось, он сам в таких делах был изрядным выдумщиком. Помните, маман, как он нашего Ибрагима приказал сжечь?

Констанция резко поднялась, отошла к окну:

– Довольно! Эти подробности только терзают нас, поскольку мы бессильны спасти князя. На все воля Господа, – перекрестилась. – Смерть поджидает каждого, а мученическая кончина обещает место в раю. Я молюсь за несчастного Рейнальда де Шатильона денно и нощно.

На месте любящего женского сердца у мадамы Констанции давно остался кусок угля. Как это произошло? Что натворил непутевый франдж с женщиной, которая отдала ему свою руку вопреки всему свету? Ведь без него она сама и ее княжество беззащитны! На что же она рассчитывает, жалея за спасение Бринса Арната даже протертого килима? Усама еще раз взглянул на высокомерную, сияющую победной уверенностью Марию и вспомнил, что помолвка султана Рума Мануила с сестрой бринса Триполийского расстроилась. Так вот на что надеется бринсесса и вот почему не спешит вызволять из плена мешок хлопот и неприятностей, по неразумию взятый ею в супруги!

Солнце садилось, приближалось время молитвы магриба, из окна повеяло дымом, полынью, дальней дорогой. Пока Усама теряет время с многобожниками, от которых ни ему, ни Аллаху не причинится ни малейшей пользы, пока его ягодицы терзает сидение жесткого стула, в караван-сарае единоверцы-попутчики уже давно развалились на мягчайших сатиновых подушках, наслаждаются мелодичными звуками аль-уда, курят душистый кальян, слушают искусные вирши персидского поэта и ведут неспешные, мудрые беседы, а тюркская прислуга подает им сладкий шербет. Усама поднялся, церемонно откланялся:

– Ваша светлость, я загнил от безделья, подобно тому как индийский меч ржавеет от продолжительного пребывания в ножнах. Но если только милосерднейшему Аллаху будет угодно позволить его недостойному рабу дойти до Благородной Мекки, я непременно вознесу и свои никчемные молитвы за вас и за Бринса Арната, дабы Аллах сжалился над ним в День Суда! А за все пережитые несчастья пусть возместит вам лучшим, милосердная бринсесса.

Расстроенный, покинул эмир княжеский замок, ибо всегда грустно видеть, как беспощадное время превратило пленительный цветок в сохлую колючку, а ее прекрасный плод норовит упасть в греческий гинекей, а не в сераль преисполненного достоинств истинного фариса ибн Мункыза. Ах, неизбежное бремя лет, будь оно проклято, ибо отнимает мощь у мужчин и прелесть у женщин, но не лишает смертных их невыполнимых желаний! Если Аллаху будет угодно позволить своему рабу записать его размышления и воспоминания, ибн Мункыз непременно поведает потомкам, что, когда проходит назначенное время жизни, от доблести и силы человека не остается ни малейшей пользы.

* * *

Вскоре в Антиохию прибыло византийское посольство во главе с приближенными императора – внуком василевса Алексием Комниным и префектом Нового Рима Иоанном Каматеросом, ближайшим соратником Мануила. От имени Его Царственности, императора Ромейской империи, знатные греки торжественно просили у княгини Антиохии руки ее дочери – несравненной Марии Антиохийской. Тот, кто заставил Солнце и Луну сиять во славе, Тот смог позаботиться и о капризной принцессе! Одного присутствия послов столь высокого ранга оказалось достаточно, чтобы Констанция снова прочно заняла престол. А если предпочтение, оказанное безупречной Марии, ошеломило и разгневало юного графа Триполийского и встревожило короля Бодуэна, так об этом Констанция не печалилась, ибо уже убедилась, как мало стоила их дружба.