Читать книгу - "Могила галеонов - Мартин Стивен"

— Сейчас мы должны вернуться и ожидать прибытия королевы, — снова заговорил Уолсингем. — И прощу вас умерить ваше самомнение. Королева вызвала вас сюда не ради ваших мужских прелестей, а потому что я попросил ее об этом. Кое-какое влияние у меня, кажется, осталось.

Уолсингем поднялся, но внезапный приступ боли заставил его согнуться вдвое. Если бы Грэшем не поддержал его, он бы упал на пол.

— Милорд! Сэр… — бормотал смущенный Грэшем. Он ни разу не видел всесильного человека в таком состоянии. Молодой человек сообразил усадить Уолсингема на стул. Тот два раза простонал, и лицо его исказилось от боли. Потом, видимо, боль стала утихать, и старик открыл глаза.

— Камни, — проговорил он. — С ними ничего не поделаешь. Боль острая, но проходит. Самое скверное; она возникает без предупреждения… Однако вам надо идти. Важно, чтобы королева заметила вас, когда она придет приветствовать посла. Это даже важнее моего присутствия. Идите.

Когда дверь за молодым человеком затворилась, Уолсингем легко встал со стула как ни в чем не бывало. На самом деле он знал, когда примерно может случиться приступ. Настоящее недомогание наступит в другое время. Уолсингем разыгрывал боль и слабость, когда он хотел от кого-то отделаться.

— Мы одни. Вы можете свободно выходить, — сказал он, обращаясь к невидимому собеседнику.

Роберт Сесил выбрался из-за гобеленов, где подслушивал разговор Уолсингема с Грэшемом. Он неуклюже прошествовал к стулу, слегка поклонился Уолсингему и дождался его позволения сесть.

— Ну, сэр, вы узнали то, что хотели? — спросил Уолсингем.

— Я очень признателен вам, сэр Фрэнсис, — начал Сесил. — Я…

— Я не люблю задавать вопросы, — прервал его Уолсингем. — И откровенно говоря, я бы не поверил вашим ответам. Ваш отец попросил меня встретиться с вами в отплату за прежние услуги, и я согласился. Вы попросили о возможности увидеть одного из моих… молодых людей. Так как это не мешало моим планам, связанным с этим человеком, я согласился. Я заплатил долг. Вы получили то, что хотели… Но если бы в жизни все было так просто!

Они некоторое время помолчали.

— Признаюсь, я удивлен, милорд, тем, что вы не хотите узнать больше о моих мотивах, — сказал наконец Роберт Сесил.

— Я понимаю — вы, конечно, можете мне о них рассказать, но ведь, если быть честным, ваш рассказ с одинаковым успехом может быть и правдой, и ложью.

— Сэр! — возвысил голос Сесил с видом оскорбленного достоинства. — Для меня оскорбительны ваши обвинения во лжи!

Уолсингем поглядел на него и насмешливо улыбнулся.

— В таком случае вы слишком легко обижаетесь, а значит, недолго продержитесь при дворе, — сказал он. — Я ведь знаю вам цену. — Последние слова прозвучали емко и веско. В них Уолсингем словно вложил свой многолетний опыт, знание людей с их слабостями и глупостями, тщетой их устремлений.

— Простите, сэр? — На сей раз Сесил явно смутился.

— Вы родились в мире власти, воспитывались в нем и смотрите на власть как на свое право. Вы всосали любовь к ней с молоком матери и усвоили ее через отцовское воспитание. А теперь источник вашей власти, ваш отец, слабеет так же, как и я, ведь время — единственный враг, победить которого мы с вашим отцом не в состоянии.

— Я готов скромно служить ее величеству…

— Полно, не такой уж вы скромник, мистер Сесил. А служите вы прежде всего собственной власти и собственным интересам. Да не волнуйтесь. — Уолсингем поднял руку, предупреждая новый приступ красноречия, и продолжал, уже почти с сочувствием: — Многие люди сослужили хорошую службу своим монархам, служа на деле самим себе. Вы, кажется мне, из таких.

Сесил оправился от смущения.

— Кажется, вы слишком много знаете, — ответил он ледяным тоном.

— Я понимаю, кто вы, — ответил старик. — Вы готовы изворачиваться, ища преимуществ, вы держите нос по ветру и чувствуете опасность, подобно зверю, как чувствуете и благоприятный ветер. Мы с вами разные люди. Вы отличаетесь даже от вашего отца. Господь свидетель, я достаточно честолюбив. Но я всегда знал, что служу прежде всего Господу, потом моей стране, затем моей королеве. Вы можете нести такую же службу и делать это прилично, но на деле вы служите лишь себе.

— Королеве было бы интересно услышать, в каком порядке вы перечислили ваши приоритеты, — ухмыльнулся Сесил.

— Она пока что не станет слушать подобные вещи от вас, — ответил Уолсингем. — Вам еще долго предстоит карабкаться по лестнице успеха, прежде чем вы удостоитесь подобного доверия с ее стороны.

Ненадолго снова воцарилось молчание, затем Уолсингем заговорил:

— Отвечая на вопрос, который вы не решаетесь задать, скажу: у вас будет возможность узнать Генри Грэшема, и я не сомневаюсь, что вы сможете использовать это знание с пользой для себя. Я со своей стороны не вижу для этого препятствий… пока не вижу. Но учтите — у этого молодого человека есть свои идеи. Ну, на том и порешим. Будьте здоровы, Роберт Сесил!

Уолсингем добился своего. Пусть Роберт Сесил будет новым человеком у власти, но он, Уолсингем, уйдет из жизни, только когда будет угодно Небу. А пока пусть этот новый человек остается под его контролем. Уолсингем сомневался в доброжелательности Сесила по отношению к Грэшему. Но кто знает, насколько ценным окажется знание планов Сесила для Уолсингема, когда он должен будет принять окончательное решение.

— Рад видеть тебя живым, — прошептал Джордж, когда Грэшем вернулся в большой зал. Манион стоял рядом, по своему обыкновению, прислонившись к стене — он делал это, чтобы люди принимали его за одного из королевских слуг. — Расскажи, чего он хотел от тебя?

— Хотел, чтобы меня прихлопнули или повесили в Лиссабоне в качестве английского шпиона, — мрачно ответил Генри. Он тут же рассердился на себя за то, что излил свою горечь перед своим другом, и не стал поддерживать дальнейший разговор, тем более что обстоятельства не располагали к разговорам. Музыканты на галерее, одетые в роскошные зеленые ливреи (цвет Тюдоров), встали и затрубили в трубы, возвещая появление ее величества королевы-девственницы.

Грэшем с усмешкой отметил про себя: канделябры с самыми большими свечами были укреплены над сиденьем на возвышении под балдахином. Казалось, это не имеет смысла, пока из дверей позади сиденья, укрытых за портьерами, не вышла сама королева. Двери раскрыли перед ней двое ангелочков — пажи, с поклоном отошедшие в стороны, пропуская королеву вперед. И тогда все многочисленные драгоценные камни на ее платье, в ее колье, на ее перстнях засверкали, словно при ярком солнечном свете. Королеву нельзя было назвать высокой женщиной. Ее фигура, напоминавшая по форме песочные часы, стала с возрастом несколько более грузной. Ее роскошное черно-коричневое платье, украшенное искусным узорным шитьем, стоило столько, что на эти деньги можно было прокормить небольшой город в течение года. И хотя ее платье почти сплошь покрывали самоцветы, она носила еще и жемчужное колье, а жемчужная диадема покоилась на ее волосах.