Читать книгу - "Небесный скиталец - Кеннет Оппель"

— Трап поднять! Люки задраить! Весь груз принят на борт и раскреплен в трюмах; последние пассажиры поднялись на корабль. «На взлет!» — приказали из рубки, и двести человек наземной команды отдали швартовы, с шумным всплеском мы избавились от водяного балласта и начали подниматься под приветственные возгласы мужчин и женщин на взлетном поле; пассажиры махали в открытые иллюминаторы шляпами и платками, и снизу им махали в ответ, а мы набирали высоту, и поле уже осталось далеко внизу, шпили Лайонсгейт-Сити начали смещаться к северу, а мы все поднимались в рассветное небо, уверенно и спокойно, словно ангелы.

У меня как раз закончилось недельное увольнение на берег. В первые несколько дней, что я был дома, мать ужасно суетилась вокруг меня, безостановочно стряпая мои любимые блюда. Мы засиживались за разговорами допоздна, пока громко протестующих Сильвию и Изабель не отправляли в постель, потому что утром им надо было в школу. Мои маленькие сестренки подросли, с тех пор как я видел их в последний раз, вытянулись, словно тополя. Они обрушили на меня град поцелуев, когда я вручил им подарки. Я всегда привозил им подарки, когда возвращался домой, потому что частенько пропускал их дни рождения, да и Рождество иногда тоже. Изабель получила диджеридо из Австралии, потому что она девочка музыкальная и ей нравятся всякие инструменты, а о таком она даже никогда и не слышала. Сильвии, которой вот-вот должно было стукнуть двенадцать и которая воображает себя настоящей модной леди, я привез красивую черепаховую заколку для волос, присмотренную на Большом Базаре в Марракеше. А для матери, как и в прошлый раз, купил флакон иберийских духов, которые она так любит. Это были те самые духи, что мой отец всегда привозил ей. Сама она никогда не стала бы их покупать; она говорила, что это роскошь, которую мы не можем себе позволить, но отец всегда отвечал, что всякий, каким бы бедным он ни был, может позволить себе хоть какую — нибудь роскошь. От нее всегда, сколько я помню, пахло этими духами; и этот их аромат был такой же частью ее, как искусные руки швеи или большие, немного печальные глаза.

Я всегда с радостью возвращаюсь домой, но мне никогда не спалось хорошо на земле. Проходили считаные дни в маленьком помещении, и я начинал чувствовать себя как в тюрьме. Усталость и безмолвная тревога матери переполняли тесные комнаты, и я начинал бояться, что вот-вот задохнусь. И, что хуже всего, мне начинало так не хватать отца, что грудь словно сдавливал огромный кулак.

Он никогда не снился мне на земле — всегда только на борту «Авроры».

Только в воздухе я мог чувствовать его рядом, только там у меня не было ощущения, что все кончено. Но я не мог признаться в этом матери.

Сейчас, вновь оторвавшись от земли, я глубоко вздохнул и почувствовал, как с груди и плеч словно свалилась некая тяжесть. На земле тоже случаются радости, и главная из них — это возможность снова покинуть ее. Нет ничего грандиознее, чем ощущать силу и изящество «Авроры» — всех ее костей, и мышц, и сухожилий, — когда она вот так легко скользит в небо, оставляя землю внизу.

В иллюминаторы видны были десятки других воздушных кораблей, некоторые только что оторвались от земли, подобно нам, чтобы разлететься во все уголки земного шара. Вот пассажирский лайнер «Титания», направляющийся в Париж, а вон там «Звезда Арктики», летит к самой макушке мира, остановки по расписанию в Йеллоунайфе, Готхобе, Санкт-Петербурге и Архангельске. Под нами я заметил идущий на посадку великолепный «Восточный экспресс», прибывший из Константинополя. Высоко в небе выстроились в очередь воздушные грузовые суда с Дальнего Востока, их серебристые шкуры так и сверкают в лучах встающего солнца, они ждут команды начальника порта, чтобы начать снижение.

Все пути сходятся здесь, и нет уголка, куда вы не смогли бы отсюда долететь.

Сами мы направлялись на другую сторону земли, в Сидней, Австралия, пять дней лету над Тихим океаном. Последние двадцать четыре часа пролетели незаметно, потому что весь экипаж занимался кораблем, дозаправлял его, пополнял запасы провизии. Ночью мы закачали в газовые отсеки гидрий, в балластные и питьевые танки — воду.

А еда! Сколько мы ее набрали — это нечто, уж я-то знаю, ибо я, Мэтт Круз, помогал затащить все это на борт: семьсот тридцать кило картошки, три тысячи двести яиц, четыреста пятьдесят кило масла и сыра. В итоге мы загрузили без малого пять с половиной тонн продуктов для этого путешествия, а когда увидишь все это разложенным на полу грузового отсека да потаскаешь на своих плечах, начинает казаться, что и всей стране столько не съесть.

И ведь вот что поразительно. Вместе со всей провизией, и грузом, и оборудованием, с пассажирами и экипажем «Аврора» весит около девятисот тонн. Это действительно огромный корабль, двести семьдесят метров от носа до кормы, четырнадцать палуб. Но наполните ее гидрием, и она становится почти невесомой. В это утро понадобилось всего-то два человека, по одному на нос и корму, чтобы вывести ее из ангара и провести через все взлетное поле к причальной мачте.

Так легко.

Когда я увидел подобное в первый раз, я не поверил своим глазам, казалось, что это противоречит всем законам природы. А потом все, что надо было сделать «Авроре», — это сбросить несколько сотен литров воды, и она становилась легче воздуха.

Конечно, на это есть всякие математические объяснения. Иначе и быть не может, потому что гидрий — самый легкий газ. Намного легче гелия и даже водорода. Но когда увидишь «Аврору» и как она плывет и взлетает — забываешь про всю математику и просто смотришь, раскрыв глаза.