Читать книгу - "Тень Тота - Михаэль Пайнкофер"

— Моя тайна, — прямо начала она, — называется tempora atra. На латыни это означает…

— …Что-то вроде «темные времена» или «скрытые времена», — без труда перевел Камаль. — Я знаю.

— Прости. Я забыла, что ты…

— Ничего страшного, — улыбнулся он. — И что?

— Это выражение моего отца, — робко продолжила Сара. — Так он называл часть моего детства, которую я не могу вспомнить.

— Что это значит?

— Я просто-напросто не помню своего раннего детства. Все, что произошло со мной до восьми лет, как будто стерто, лежит под покровом забвения. Первое, что я помню, это склонившееся надо мной лицо. Но я не узнаю его, все неясно, расплывчато. Как мне объяснили много лет спустя, это было лицо моего заботливого отца. Он опасался, что я умру. Меня охватила какая-то таинственная лихорадка, и жизнью я обязана врачу по имени Мортимер Лейдон.

— Это ведь человек, которого похитили, так?

— Мой дядя, — кивнула Сара. — Когда я заболела, мой отец боялся потерять меня, как потерял мою мать, и попросил своего друга Лейдона меня вылечить. Тот использовал всевозможные лекарства, чтобы понизить жар, и как-то утром я вдруг открыла глаза. Лихорадка ушла, а вместе с ней — все, что я до тех пор видела и слышала. Я ничего не помню, Камаль. Ни своего детства, ни матери. Как будто ничего и никого не было. И со смерти отца я иногда спрашиваю себя, в действительности ли случилось все то, что я помню.

— В действительности, — мягко подтвердил Камаль. — Иначе бы вы не сидели здесь, Сара.

Ее не смутило это обращение. После того, что они рассказали друг другу, оно показалось ей уместным. И в самом деле хорошо было высказать то, о чем она бессонными ночами столько думала…

— А вы пытались вернуть воспоминания? — спросил Камаль.

— Конечно. Сначала попытал счастья Мортимер Лейдон. Когда у него ничего не получилось, мы обратились к другим врачам, не только лондонским, но и из других европейских городов, но ни один из них не смог мне помочь. Один молодой венский врач считал, что причиной потери памяти стало какое-то событие моего детства, такое ужасное, что сознание до сих пор отказывается его вспоминать. А знаешь, что самое неприятное, Камаль?

— Что, Сара?

— Хотя эта теория самая невероятная из всех, мне представляется, что она ближе всего к правде. После смерти отца я вижу странные сны, лишь какие-то расплывчатые образы, но у меня такое ощущение, будто воспоминания пытаются вернуться ко мне. Я стараюсь ухватить их, но они ускользают от меня как дым, и от этого можно сойти с ума.

— Туареги говорят: только глупец пытается удержать песок. Вам нужно запастись терпением, Сара. Если суждено, в один прекрасный день память вернется к вам. Несомненно, есть причина, по которой вам не удается узнать правду.

— Опять? — устало улыбнулась Сара. — Вечный вопрос о судьбе и предопределении?

— Ничто не происходит случайно, Сара, — убежденно ответил Камаль. — Из того, что с вами произошло, можно сделать вывод, что Аллах предназначил вас для чего-то. Все случившееся — знак судьбы. Что это значит, я сказать не могу, но для меня очевидно, что вы избраны.

— Избрана? Для чего?

— Этого я не знаю. Но то, что от вас сокрыто прошлое, должно иметь смысл. Вы особенная, Сара Кинкейд. Это я понял в тот самый момент, как увидел вас.

Камаль смотрел прямо на нее, чуть дольше, чем нужно. Саре казалось, что она утопает в темных глазах египтянина.

— Я сохраню вашу тайну в сердце и никому о ней не скажу, — пообещал он.

— А я твою.

— Я знаю, — кивнул Камаль и встал. — Спокойной ночи, Сара.

— Спокойной ночи, Камаль.

Он помедлил, словно хотел еще что-то сказать, затем передумал, повернулся и пошел к верблюжьему загону, где было его спальное место.

— Камаль! — крикнула ему вслед Сара.

— Да? — обернулся он.

— Уже за полночь. С Новым годом, Камаль!

Египтянин загадочно улыбнулся.

— Иншаллах, — лишь сказал он.