Читать книгу - "Волчье море - Роберт Лоу"

Но бедуины странствовали по своему морю, песчаному морю, столь же умело, как любой водитель драккаров вдали от берегов, и находили средства к существованию от земли, как мы от волн. Пожиратели ящериц, крыс и сырой печени, они топили жир из верблюжьих горбов, смешивали его с желчью и жадно поглощали, причмокивая от удовольствия, как мы после доброй плошки овса на молоке.

— Потные ятра Одина! — прорычал Финн, когда я высказал это вслух. — Хоть они жрут дерьмо и ездят на лошадях с горбатыми спинами, это не значит, что их надо уважать!

— Они горды и благородны, — ответил я. — Они научились выживать на этой земле. Ты бы смог?

Финн сплюнул и решительно выставил плечо вперед.

— Пусть-ка перезимуют в Исландии, тогда и поговорим. Они владеют этой землей, Торговец, потому что больше никому нет до нее дела, а в покое их оставляют потому, что брать у них попросту нечего. На хрен сдалась такая жизнь? И кожа у них цветом как у мертвяка двухнедельной давности, а вон тот хитрозадый жрун ящерицы Али-Абу не придумал ничего умнее, как обозвать любимую жену Лужей. Задница Одина! Чего ты там наплел, и так все ясно. — Он споткнулся, выбранился и восстановил прежний шаг. — Никогда не понимал, с чего ирландцы так ценят синекожих рабов. Они же дохнут, едва выпадает снег, а до Дюффлина путь неблизкий, чтобы они не перемерли еще на хавскипе.

Я хмыкнул, иного ответа и не требовалось. Финн смотрел на мир вдоль лезвия меча, прикидывая, что могло бы пригодиться лично ему. Но, даже идя по дороге Одина, я все равно воспринимал этих бедуинов как мореходов в море песка и камня, прокладывающих пути в неизведанное и всегда находящих новое. В один прекрасный день я приду к ним, чтобы учиться, а не грабить, — если попустит Один.

Крик Али-Абу выдернул меня из грез. Пот жалил глаза, песок пустыни скрипел в каждой складке кожи. Я остановился, тяжело дыша, опустился на одно колено, подобно остальным, и поднял над головой палку с тряпицей — убогую защиту от солнца.

Подметка на одном сапоге оторвалась, ослабел и ремешок, которым я ее перетянул, и я слепо зашарил в своем мешке, ища запасные. Вся наша морская обувь давно уже никуда не годилась, жара ее не пощадила, подошвы держались только на ремешках, а костяные вставки повыпадали.

Косоглазый приблизился, сжимая в руках лук с натянутой тетивой, и я понял, что дело серьезное. По такой жаре он предпочитал держать оружие завернутым в тряпки и верблюжий жир, чтобы жилы и дерево не пересохли.

— Другие верблюды, — сказал он. — И вооруженные люди.

Я выпрямился и принялся отдавать приказы. Ботольв, единственный, кто не носил ни кожаного нагрудника, ни кольчуги, ибо подходящего размера попросту не нашлось, развернул стяг с вороном, но ткань обвисла, как висельник в петле.

Подошли Козленок и Али-Абу, а мы выстроились неплотной стеной щитов. Али-Абу замахал руками и что-то затараторил, а я порадовался за себя, потому что смог разобрать хоть слово из шести.

— Это изгои, — стал переводить Козленок, — люди, которым пришлось бежать и поселиться в пустыне. Али-Абу их знает, но они не шави. Он спрашивает, понимаешь ли ты?

Я понимал. Шави обозначало что-то вроде «те, кто жарит»; бедуины гордились этим прозвищем, сулившим всякому гостю приют и сытную еду. Если нам навстречу идут не шави, им нельзя доверять.

Втроем мы быстро прикинули, как быть. Разобьем лагерь, побратимы покажут свою силу, а Али-Абу и его братья будут улыбаться и говорить с этими изгоями. Если повезет, мы узнаем новости и, быть может, добудем немного воды и припасов, да и кровь проливать не придется.

— Будто корабли сошлись в отдаленном фьорде, — проворчал Финн, сутулясь под халатом.

— Жарковато для фьорда, — пробормотал Квасир.

— И воды в помине нет, — добавил брат Иоанн.

— Отвалите, — буркнул Финн, слишком взопревший, чтобы спорить. — А ты чего к ним не идешь, Торговец?

Он был прав, но Али-Абу намеренно не позвал меня с собой, так что я остался с побратимами ждать, покуда изгои поставят свои шатры. У нас шатров не было.

В конце концов к нам направились Делим и двое чужаков. Они отвели меня в тень шатра, а вслед мне с завистью глядели побратимы.

Вожак изгоев звался Тухайбой, что, как мне сказали, значит «малый слиток золота». Это был карлик, сморщенный, как высохший козий мех, с седой щетиной на подбородке и дырками вместо зубов во рту. Но глаза у него были как у ночного зверя.

Наш разговор, должно быть, со стороны напоминал игру, и я оказался гусем, за которым гонятся лисы. Но все же мне удалось выжать суть.

Козленок сказал:

— Впереди, в дне пути, деревня Аиндара, эти люди захаживают туда время от времени, но сейчас идти боятся. В последний раз, совсем недавно, они нашли деревню покинутой, местные бежали — те, кого не убили. И там они наткнулись на afrangi, которого хотят продать нам.

Afrangi означало «франк», так арабы называли всех нас, переняв это слово у невежественных греков.

— Такой, как мы? — уточнил я.

Они заговорили друг с другом, и поднялся треск, будто сосновых дровишек подбросили в костер. Потом Козленок снова повернулся ко мне.

— Нет, Торговец, он не большой и не светловолосый. Смуглый. Грек, я думаю. Они говорят, что нашли его после боя, в котором победил желтокудрый.

По спине побежали мурашки, я закидал вождя торопливыми вопросами, добиваясь внятного ответа, но наверняка выяснил лишь одно: Старкад прошел этим путем, и спасенный был с ним.

Сообразив, что я заинтересовался, арабы приволокли пленника, трясущегося грека по имени Евангелос, — или это было не имя, а слово из молитвы, которую он непрерывно лепетал, пуская слюни, точно слабоумный. Требовать от него правды было все равно что черпать воду пальцами.

Сперва я решил, что он сбежал из миклагардского войска, но на ногах у него были следы оков — застарелые, однако явно до сих пор досаждавшие.

— Фатал Баарик? — спросил я, и он резко вскинул голову. Я снова произнес эти слова, и он опять затрясся. Будь он собакой, наверняка поджал бы хвост.

— Пелекано, — проговорил он тихо. Повторил громче. Потом завопил во весь голос, и мы отшатнулись, а воинов с обеих сторон пришлось успокаивать жестами.

— Кто такие Пелекано? — спросил я у Козленка. Тот пожал плечами.

— Точнее, что. Это значит «плотник». Может, это его ремесло?

Грек услышал знакомое слово и кивнул, закатывая глаза. Потом сгорбился, словно норовя свернуться в клубок, и прошептал: «Кальб аль-Куль».

Арабы зашевелились, зашептались, кто-то шумно втянул воздух, а сморщенный старик-бедуин процедил какое-то словечко — явно оберег от зла.

Козленок посмотрел на меня и вновь пожал плечами.

— Думаю, это значит «человек с темным сердцем». Знаешь, они болтают на своем наречии, мне трудно их понимать.