Читать книгу - "С Ермаком на Сибирь (сборник) - Петр Краснов"

Он гневно ударил плетью пегого коня. Не хотелось ему погибать от руки этого белого юнца. Он выхватил револьвер и приготовился стрелять по преследователю. Но вдруг какая-то черная змея сверкнула, с тонким свистом разворачиваясь в воздухе, и он почувствовал, как его руки и плечи крепко обвил волосяной аркан, грудь его сдавило, и он невидимой силой был стащен с седла, повержен на землю и покатился по песку. И сейчас же спереди на него наскочил юноша в сером одеянии, а сзади молодой офицер, которого он давно знал как самого смелого офицера Сибирского полка.

Юноша закричал звонким девичьим голосом кому-то:

– Царанка, накинь пегаша!

Торжество и упоение победой звучали в женском голосе, и стало от этого Зарифу нестерпимо больно, досадно и обидно. Но он сдержал нахлынувшую обиду и горе, придал своему темному лицу выражение непоколебимой покорности воле Божьей и ожидал, поверженный на землю и сильно разбившийся, что будет дальше.

Казак с лицом киргиза ловко накинул петлю аркана на его пегого, и пегий, полузадушенный петлей, метнулся на дыбы и рухнул на землю.

Разбойники, увидавшие гибель своего вождя, растерялись, начали метаться вдоль площадки, не зная, где спускаться, и казаки нагнали их и врубились. Тяжелые шашки разламывали черепа, и окровавленные трупы падали на землю. Казаки знали, что толстого наваченного халата им никогда не перерубить, и старались нанести удар прямо по лицу, и это привело в ужас киргизов. Они стали соскакивать, бросать оружие, становиться на колени, молить о пощаде.

Кто-то из казаков уже повел лошадь Ивану Павловичу, и он явился в разгар рубки, остановил властным голосом излишнее кровопролитие и приказал забирать пленных, оружие и лошадей и гнать все в Кольджат.

Аничков с казаком вязали руки Зарифу, подле, с гордым видом, на караковом Аксае крутилась Фанни. Ее лицо горело жаром схватки, глаза сверкали, и удовольствие, и хвастовство были разлиты на нем. Вся фигура ее говорила: «Видели вы меня? Видели вы, как я храбро кинулась на Зарифа, видели вы, как я ловко владею арканом? Теперь, мол, не будете смеяться надо мною! Не будете не верить! Я ловчее вас!»…

– Каким вы молодцом, Фанни! – искренно любуясь ею, воскликнул Иван Павлович.

– А вы видели? – отвечала она, протягивая ему маленькую ручку.

– Удивительно ловко! И вам, Фанни, мы обязаны поимкой важного разбойника.

– А мне жаль его. И какая хорошая под ним лошадь! Какой оригинальной масти! Не правда ли, она моя? Ее ведь Царанка накинул арканом.

– Безусловно, ваша.

– А что сделают с этим…

Она показала на Зарифа, который с гордо поднятой головой, оглядываясь по сторонам блестящими косыми глазами, шел со связанными назади руками между казаков.

– Повесят, – спокойно отвечал Иван Павлович. Страх и горечь метнулись по вдруг побледневшему лицу Фанни.

– Мне жаль его, – тихо, как бы в раздумье, проговорила она. – Зачем я это сделала!

– Если бы не вы накинули Зарифа своим арканом, его схватил бы Аничков.

– Ах, какая досада! Какая досада!.. – она смотрела на Зарифа и говорила как бы про себя: – Какой он гордый, сильный и смелый. Как орел пустыни! Идет, как на праздник.

– Жалеть его нечего… За ним много убийств невинных людей. А сколько бедных киргизских девушек мы освободили!

– Для чего они разбойникам?

– Их продали бы в рабство в Аксу или Турфан.

Подъехал Аничков. Он был великолепен на Альмансоре, и Фанни глазом знатока оценила его прекрасную лошадь.

– Феодосия Николаевна, – сказал Иван Павлович, – позвольте вас познакомить. Хорунжий Аничков.

– Какая прелестная лошадь у вас. Она чистокровная?

– Да… А вы любите лошадей?

– Ужасно, – по-женски отвечала Фанни. – И как не узнать чистокровной! Все жилки у нее выступили под кожей, и как легко вы нагоняли киргизов.

Аничков ласково потрепал Альмансора по шее.

Отряд входил в ворота поста. В неподвижном воздухе висел линялый русский флаг, и после оживления, скачки, рубки и победы на пустом песчаном дворе, по которому мирно бродили куры, пахло буднями.

Да будни и наступали. Надо было составить и, пока не зашло еще солнце, отправить в Джаркент по гелиографу подробное донесение, надо было хоронить убитых киргизов, перевязать раненых казаков, разобраться с пленными и добычей, с лошадьми, и всем этим занялись офицеры с казаками, а Фанни с Царанкой осматривали пегого коня Зарифа, любовались им, сравнивали с Аксаем. Возбуждение ее не проходило, была потребность двигаться, говорить, что-либо делать.

Фанни прошла в приемный покой, где фельдшер перевязывал раненых, и стала помогать ему. Раненых было восемь казаков и двадцать киргизов. Один тяжело раненный двумя пулями в живот казак лежал в забытьи с позеленевшим, уже обострившимся лицом.

– Сейчас и командира починим, барышня Фанни, – сказал фельдшер.

– Когда же его ранили? – тревожно спросила Фанни.

– Он не ранен, а только здорово ушиблен. Все тело в синяках. Мы боялись, нет ли поломов костей.

– Ну и что же?

– Ничего, слава Богу.

– Слава Богу.

«И ведь ничем, ничем не показал, что ему больно. Да он герой, этот дядя Ваня», – подумала Фанни и почувствовала, как какая-то тяжесть свалилась с ее души.

– Да. Им счастливо вышло. А вот двое так же упали, так поломалась. Один ключицу, другой руку. Теперь придется полежать.

– А тот что? Сидоренко? – кивнула головой Фанни.

– Умрет, – спокойно сказал фельдшер.

Он сказал это страшное слово просто и громко, и оно отдалось до самой глубины сердца Фанни. Она с испугом оглянулась. Ей казалось, что оно таким же страшным громовым ударом должно отдаться и в сердцах всех казаков. Но никто не обратил на это внимания. Перевязанные рассказывали друг другу эпизоды столкновения, беспокоились о сухарях, о чае, о дележе добычи, будут ли ровно делить и кольджатским, и тем, что ходили в набег, или кольджатским меньше, а может быть, и ничего не дадут. Разверстывали добытый скот и лошадей на рубли за выкуп и вычитывали, по сколько достанется на каждого. Раненный в живот ничего не слыхал. Он лежал и тихо стонал, беспокойно водя черной грязной рукой по груди.

И Фанни поняла, что они другие люди. С другой душой, с другими понятиями, взглядами, с другой философией. Может быть, они лучше ее, чище, проще, может быть, хуже, но друг друга они никогда не поймут.