Читать книгу - "Капитан Ришар - Александр Дюма"

— В Баварию? — переспросила девушка, подняв на него свои прекрасные глаза.

— Да, в поисках одной девушки, такой же прекрасной, как и вы, Лизхен, но менее счастливой, чем вы… Выполнив это поручение, я буду свободен, и, какой бы опасности ни буду подвергаться, находясь у границ Франции, клянусь — я вернусь к вам!

— Когда же? — спросила Лизхен.

— Когда? Не знаю. Но я прошу у вас три месяца.

— О, три месяца! — радостно воскликнула Лизхен.

— Через три месяца вы снова увидите меня, Лизхен. Обещаете ли вы меня узнать?

— Вы не подвергаете мою память слишком большому испытанию, сударь, я привыкла помнить о своих друзьях более трех месяцев.

В это мгновение пробило семь часов.

Молодой офицер отсчитал один за другим семь ударов колокола.

— Семь часов, — прошептала девушка. — Мой отец сегодня утром уехал в Эттенгейм и скоро вернется.

— Да, — подхватил изгнанник, — мне тоже пора отправляться в путь.

Он подошел к открытому окну и оглядел горизонт.

— Вы знаете, по какой дороге вам надо идти? — застенчиво спросила Лизхен.

— Да, — ответил молодой человек. — Но я смотрю не на ту дорогу, по какой должен идти, а на ту, по какой пришел.

— Бедный изгнанник! Я понимаю, Вольфах совсем рядом с Францией, и каждый шаг, который вы сделаете…

— Будет удалять меня от нее и от вас, Лизхен; да, это так.

Затем он продолжал с чувством глубокой грусти:

— Как странно! Моя жизнь прошла вне Франции: я приезжал туда лишь время от времени, совсем как моряк, чье существование протекает между небом и водой, он лишь иногда вступает на остров, мимо которого проплывает. С двенадцати до пятнадцати лет я провел в Италии; с пятнадцати до двадцати — в Тироле и Германии; с двадцати до двадцати пяти — в Иллирии, Австрии и Богемии, с двадцати пяти до двадцати семи — в Польше и России. Никогда, отправляясь в другие страны, я не сожалел, что удаляюсь от границ Франции, и следовал за своим знаменем, устремив взгляд на орла с развернутыми крыльями, шел туда, куда шел он! И вот теперь мое сердце разрывается от мысли, что надо покинуть Францию! Никогда не казалась она мне такой дорогой! Послушайте, это безумие, Лизхен, но поверьте мне, я отдал бы один год своей жизни, если вы полюбите меня, и десять лет, если вы не полюбите меня, чтобы еще раз увидеть сквозь рейнский туман шпиц на колокольне Страсбурга!

— Да, ведь это родина!

— Вы не представляете себе, что это такое, Лизхен! Я один на белом свете: все, кого я любил — отец, мать, брат, — все умерли. Любовь, почитание, преданность — я все отдал одному человеку; но этот человек был низвергнут с такой высоты, что не увидел меня в своем падении! Я хотел последовать за ним на Святую Елену, как последовал на Эльбу: англичане оттолкнули меня; я вернулся во Францию, там меня приговорили к смерти. Я так устал от всего, что, хотя у меня есть богатство, относительное, конечно, сдался бы, пожалуй, и сам, если бы мог утешиться мыслью, что какое-нибудь сердце пожалеет меня.

— А ваши друзья? — спросила Лизхен.

— Моими друзьями были товарищи по оружию; я их видел павшими на полях сражений по всей Европе; а что стало с теми, кто выжил? Они такие же отверженные, как и я! Они рассеяны и бродят по тому миру, который сами завоевали!

И молодой человек грустно пожал плечами.

— А любовь? — прошептала Лизхен.

— Любовь? Знали ли мы, что это такое? Люди, вроде нас, вооруженные путешественники, шли по миру беглым шагом; ветер войны гнал нас перед собой, а голос, которому мы все подчинялись, неумолимо твердил: «Марш, марш вперед!» Невероятно, но это так. Скоро мне исполнится тридцать лет, Лизхен, а мое сердце, огрубевшее от всех страшных потрясений, готово испытать нежные волнения; отстрадав как мужчина, я чувствую себя способным любить как ребенок.

— Боже мой! — воскликнула вдруг девушка. — Слышите шум кареты на большой дороге?

— Да, — ответил изгнанник.

— Это возвращается из Эттенгейма мой отец.

— Это значит, я должен уходить?

Девушка протянула офицеру руку.

— Друг мой, — сказала она. — Поверьте мне! О! От всего сердца я хотела бы иметь возможность сказать вам «Останьтесь!»

Молодой человек задержал в своих руках протянутую ему руку.

— Лизхен, да, я сейчас уйду; но, прежде чем уйти, одну милость…

— Какую?

— Не дайте мне уйти, не взяв на память о вашем сострадании ко мне какой-нибудь предмет. В тот вечер я обменял бы каждый из отпущенных мне дней на лепестки розы, что вы бросали на ветер; у вас есть букетик фиалок — я чувствую их запах; дайте мне его, и я уйду!

— Букетик фиалок? — грустно повторила Лизхен.

— Да, это будет моим талисманом — он оградит меня в пути.

— Печальный талисман, сударь! — ответила ему Лизхен. — Эти фиалки — тоже последние осенние цветы, как и те розы, о каких вы говорили. Знаете, где они были собраны?

— Мне это не важно, поскольку вы дотрагивались до них.

— Они были собраны на кладбище, — продолжала девушка, — на могиле моей сестры, умершей… да, сегодня ровно три года назад!.. Впрочем, пока холод не погубит их, я каждое утро срываю эти бедные цветы смерти с одной и той же могилы, аромат этого букета сопровождает меня весь день: для меня это как бы дыхание моей бедной сестры!

— Простите меня, я беру обратно свою просьбу.

— Нет, вот он… Теперь уходите!

— Спасибо, Лизхен, спасибо! Я ухожу… я ухожу дважды изгнанный: далеко от Франции и далеко от вас, но я возвращусь… Не забывайте меня в своих молитвах, Лизхен!

— Увы! За кого я буду молиться? Я даже не знаю вашего имени.

— Молитесь за капитана Ришара.

— О! Мой отец, мой отец, там, на дороге… Уходите! Уходите!

Молодой человек схватил руку Лизхен и прижался к ней горячими губами, затем бросился прочь через одну дверь, в то время как другая открывалась.

— До свидания, Лизхен, — проговорил он быстро, — сказать вам прощайте для меня было бы слишком тяжело.

И он исчез.