Читать книгу - "Росстань - Альберт Гурулев"

И без того трудно Усте в отцовском доме, а месяца полтора назад почувствовала она, что нужно ожидать ребенка. И ведь еще раньше знала, может такое случиться, но обмерла от страха. Быть в доме беде, большому скандалу быть. Пока постороннему ничего не видно, незаметно. А надолго ли? Пройдет еще время, и каждому понятно — с девкой грех приключился. Пристанет липкая слава, не отмоешься.

Последние дни Устя подвязывала туже живот, но мать вроде замечать что-то стала. Лицо испуганное, смотрит на дочь с опаской. Будто спросить хочет, а не решается. Мать хоть и заметит, но отцу все равно ничего не скажет — испугается. Да что толку из этого: тятька сам с глазами. А как-то он сказал:

— Раздобрела, что ли, ты за последнее время? — и посмотрел недобро, внимательно.

Устя задохнулась, ушла за перегородку. Вышла оттуда уже спокойной, под взглядом отца прошла независимо.

А потом себя корила: чего не открылась, доколь в страхе жить? Ведь все одно узнается. Так лучше скорей ответ держать. А там видно будет.

Открыться пришлось.

Отец устало сидел на лавке под божничкой, муслил бумажный обрывок на самокрутку. Опять сказал Усте давешнее.

— Добреть что-то ты стала.

Устя к разговору была готова.

— Все в такое время добреют.

— В какое такое время? — отец поднял голову, напружинил шею, кольнул глазами.

Смелости Усте не занимать. Но и ей страшно отвечать. И не так страшно, сколь стыдно. Сказала, словно в воду ледяную кинулась:

— Когда ребенка ждут.

— Ты ждешь? — голос у отца тихий и хриплый. Устя отступила на шаг, прижалась спиной к печке.

— Жду.

— Су-у-ка! — выкрикнул отец, но остался сидеть на лавке, словно силился встать и не мог.

— Су-у-ка!

Потом, будто его толкнули, сорвался с места, остановился — как налетел на невидимую стену, — перекосил лицо, сорвал со стены короткий, витый из сыромяти бич.

Алеха хлестал дочь исступленно, брызгал слюной, корчился в злобе.

— У-убью! Растудыт… Осрамила… С-сука!

Устя не защищалась, только подставляла под удары руки. И не было у нее страха. И себя и отца видела, как во сне, как со стороны. Наяву — только боль.

В двери ворвалась мать, кинулась к мужу, рвала из рук Алехи бич.

Алеха коротко размахнулся, хрустнул мосластым кулаком; жена запрокинулась, задохнулась, рухнула в угол.

— Потатчица! Сводня!

Пиная ведра, Алеха кинулся из избы.

— Что же ты наделала, доченька, — всхлипывала из угла мать. — Жить-то как теперь будем?

Во дворе Алеха опомнился, увидел в руках бич, бросил его на землю. Искоса глянул на бич — непорядок, — поднял, повесил около крыльца на гвоздик.

Как славно налаживалась жизнь, а теперь все колесом пойдет. Уличная молва не пожалеет. Истаскают радостные кумушки по грязи доброе Алехино имя. Будут здороваться с пакостной масляной улыбкой.

И Усте не дадут прохода. Эх, девка, натворила-то ты что.

Алеха тучей вернулся в избу, надел полушубок, шапку. Хлопнул дверью — зашлись звоном в шкапчике рюмки. Уже за воротами подумал: «куда идти?» И тут же решил: «Северьку найду, изувечу гада. Опаскудил девку и в кусты», — мужик снова наливался злобой, сжимал кулаки. Принесет Устя крапивника. Ославит себя и семью на весь поселок. Кому не лень будут зубы мыть. И ничего не сделаешь: на чужой роток не накинешь платок. Хоть кричи, хоть головой о стену бейся — не поможет. Со всех сторон ты в дерьме, в саже.

Такие случаи в поселке бывали. Кто не помнит Шароглазовых. Шароглазовым дом бросить пришлось, уехать. Только славу прилипчивую не удалось оставить на старом месте. Она, слава-то, поперед коня на новое место прибежала да и затаилась до времени.

Сыто жил Иван Шароглазов. Троих парней вырастил. Двоих женил. Все одним домом жили. За девкой — одна девка была — смотрели, как за породистой кобылой, глаз не спускали. На вечерку пойдет — с братьями. С вечерки — с братьями. Летом девка спала в амбаре, так на амбар замок вешали для спокою. Строгости, конечно, большие, но для них, видно, причины были: у Ивана росла не девка — холява.

А потом замечать стали: у девки брюхо пухнет. Бабку привели. Бабка руками развела: червяк у девки внутри, солитер. Ну, солитер да солитер. Только время пришло, солитер-то с ножками оказался. Было смеху.

Что тут думать: от святого духа понесла девка? Потом узнали: со стороны проулка на крыше сарая доска сорвана. Парень через эту дыру каждую ночь и лазил. Не удержал замок.

Иван к родителям парня. А те: ты нашего Петьку ловил? Твоя беспутница теперь рада кого хошь оговорить. Нас на мякине не проведешь. Ищи зятя в другом дворе.

Раньше Алеха вспоминал этот случай весело, любил при случае о нем рассказывать. Теперь вспомнил — душу окатило холодом. А ну как и с ним такую штуку сыграют?

Алеха здоровался со встречными, старался здороваться приветливо, с достоинством, как всегда, но получалось худо. Каждому понятно — неладно что-то с мужиком.

Поскрипывала улица под ногами Алехи, туманились холодом сопки окрест поселка; сейчас бы Алехе ружье в руки и стрелять, стрелять по стылым сопкам, по собакам, стрелять по людям, по своей боли.

К Громовым — чуть ли не через весь поселок идти. Длинная сегодня для Крюкова эта дорога. Сколько домов в улице! Каждый дом тремя-пятью окнами на прохожего пялится. Подпалить бы дома. То-то бы заплясали людишки, забегали. Некогда бы глазеть: кто идет да куда, и зачем идет, да как идет. Легче, кажется, воз на себе в гору затащить, чем такую дорогу одолеть. Каторга.

Дома у Громовых Крюков застал только Сергея Георгиевича.

— Сынок твой где? — спросил Алеха с порога. Сергей Георгиевич почувствовал неладное, но сказал спокойно, радушно: