Читать книгу - "Сокровище рыцарей Храма - Виталий Гладкий"

Оставив машину на стоянке, Глеб направился на Крещатик пешком. Ему очень хотелось увидеть «Майдан нэзалэжности», ставшим в одночасье знаменитым на весь мир из-за «оранжевой» революции, бурлившей здесь в 2004 году.

На Андреевском спуске людей было много — как во время большого праздника. Стараясь не выделяться из толпы (а то еще примут за «москальского» шпиона и намнут холку), он шел неторопливой походкой, предаваясь воспоминаниям детства и с интересом наблюдая за происходящим.

Действо было хорошо знакомо ему по многочисленным телевизионным передачам. Как он уже знал, шла вторая фаза «революции», затеянной уж точно не в небесной канцелярии. Президент распустил своим указом Верховную раду, и теперь политические силы мерялись амбициями с помощью «электората».

Спустя какое-то время Глеб сообразил, что лучше всего занять нейтральную позицию. Он шел по довольно узкому пространству между двумя противоборствующими сторонами, которые толпились с разноцветными флагами и транспарантами, и, как приснопамятный генсек Брежнев, механически делал ручкой и тем и другим.

При этом Глеб приятно улыбался, кивал и всем своим видом давал понять, что где-то глубоко в душе он принадлежит к сочувствующим революционным веяниям, но пока еще не определился с выбором стороны. Такая двойственность импонировала собравшемуся на Майдане народу, и все наперебой приглашали Глеба встать в их ряды.

«Революционеров» разделяли две тонкие цепочки стражей порядка, на лицах которых можно было прочитать тоскливую обреченность, неземное страдание и вопрос: «Доколе?!» Похоже, киевским ментам революционные события уже надоели дальше некуда. И, будь на то их воля, они бы выбрали третью сторону, которая характеризуется лозунгом «Моя хата с краю». Он был придуман украинским крестьянством в годы Гражданской войны и не утратил актуальности до сих пор.

Немного потолкавшись среди возбужденного люда, Глеб благоразумно решил не искушать судьбу и зашел в какое-то кафе, чтобы немного отдохнуть от жары и выпить чашку кофе. Его обслужили быстро, и он с наслаждением расслабился в прохладе, исходившей от мощного кондиционера.

— Здравствуйте, уважаемый Глеб Николаевич!

Провались в этот момент под ним пол, и то Тихомиров-младший так не удивился бы, услышав в общем-то обычное приветствие. Он резко повернул голову и увидел немного ненатуральную улыбку незнакомого господина средних лет, который, несмотря на жару, был одет в светлый летний костюм, явно сшитый не на фабрике «Большевичка».

— День добрый, — с трудом проглотив неожиданно образовавшийся в горле ком, вежливо ответил Глеб.

Господин, не дожидаясь приглашения, сел напротив Глеба и попросил мгновенно подлетевшего официанта принести ему какой-нибудь прохладительный напиток.

— Удивлены? — спросил он, продолжая улыбаться.

— Не так, чтобы очень… — ответил Глеб, постепенно успокаиваясь. — Однако странно…

— Что именно?

— По-моему, мы с вами не знакомы.

— Это легко поправить. Позвольте представиться — Кристиан Боже.

— Вы француз?

— В некотором роде… — господин снова оскалился. — В двадцать первом веке национальность можно считать пережитком прошлого. Нынче мы все космополиты.

Он говорил по-русски с заметным акцентом, но фразу строил правильно. «Похоже, — подумал Глеб, — господин Боже — потомок русских эмигрантов первой волны. Мамаша, скорее всего, какая-нибудь русская княжна, а папахен — захудалый французский дворянчик». То, что Кристиан Боже «голубых кровей», можно было определить по его манерам.

— Есть такая теория, — ответил Глеб. — Но откуда вам известно мое имя?

— Как можно человеку, который серьезно занимается историей Западной Европы, не знать Глеба Тихомирова? Ваша книга по древностям Меровингов[46]считается одной из лучших по этой теме.

— Ну, это преувеличение… — не дал себя обольстить Глеб. — Моя монография не может считаться полноценным историческим трудом.

— И тем не менее в научных кругах Франции ее заметили. У меня есть сведения, — тут голос господина Боже стал вкрадчивым, будто он сообщал некую тайну, — что Французская академия предполагает номинировать вас на кавалера ордена Почетного легиона[47]. Да-да, Глеб Николаевич, именно так! И у меня есть уверенность, что это может случиться… в ближайшем будущем.

«Леща кидает, — вдруг понял Глеб. — А что, носить в петлице знак ордена Почетного легиона — это вам не хухры-мухры. Все мои недоброжелатели подохнут от зависти. Однако же какую услугу я должен оказать Франции в лице мсье Боже, чтобы удостоиться столь высокой чести? Мне как-то не очень верится, что моя книжонка произвела во Французской академии такой фурор…»

Ему вдруг показалось, что он знает ответ на этот вопрос, но Глеб тут же напрочь выбросил из головы все свои сомнения и подозрения. Разговор еще не окончен…

— Я буду польщен, — коротко ответил Глеб, испытующе глядя на господина Боже.

— Это большая честь, Глеб Николаевич, — с нажимом сказал француз. — Перед вами будут распахнуты все научные горизонты. Вас будут приглашать читать лекции в лучшие университеты Европы и Америки, ваши труды переведут на все языки цивилизованного мира. Многочисленные интервью, статьи в солидных журналах и газетах, передачи по телевидению… Вы станете знамениты! Надеюсь, вы не равнодушны к славе? Конечно же нет. В нынешние времена слава и широкая известность дорогого стоят.

— Кто бы спорил… — Глеб благодушно улыбнулся.

И подумал: «Гладко стелет, ах как гладко! Так и хочется ему поверить и сдаться без боя. Змей-искуситель… Только вот, похоже, господин Боже не знает, что в подпольной археологии слава, а тем более широкая известность как раз и ни к чему. Меряет на свой аршин… Говорил же я бате: на хрен мне нужна эта кандидатская?! Пришлось статьи и книги писать… Вот и засветился. И все-таки, куда он гнет?»