Читать книгу - "Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков"

– Бежим, Машенька, – прошептал он. – Бежим! У меня здесь конь – ветер! Обоих унесет! Не могу отпустить я тебя после всего, что было. Теперь – жена ты мне! Бежим!..

– Не могу я, Гриша, – рассыпав темные волосы по его груди, ответила она. – Не могу. Куда нам от царского гнева бежать? Обоих поймают, отца еще лютее накажут. Тебя беда ждет. А теперь уходи. Господь милостив – даст еще нам свидеться!..

– Да как же так, как же так? – прижимая ее к себе, твердил он. – Неправильно это!

– Уходи, Гриша, уходи, не кличь еще одну беду понапрасну, – повторяла она, но и сама боялась расцепить руки. – Время наше вышло, ступай же…

Когда он надевал ремень с саблей, то все твердил: «Приеду на Белоозеро – увезу тебя! Увезу…» Но верил ли он сам в то, что говорил? А когда Мария, глядя в темноту окна, услышала, как тает вдалеке перестук конских копыт, как рассыпались последние звуки, и только ночная птица где-то ухнула вдалеке, опустилась она на колени у окна и завыла, сжимая зубами платок, чтобы никто не услышал…

10

30 ноября 1563 года огромное русское воинство вышло из Москвы по все по той же Можайской дороге, ведущей на запад. Шестидесятитысячное войско, разделенное на семь полков, плюс пятьдесят тысяч посошных людей – тягловой силы, – артиллерия и обоз готовы были растянуться на многие версты. По величине и мощи армии, по ее воодушевлению этот поход мог сравниться разве что с Казанским.

Западу оставалось только одно – трепетать.

До 1563 года вся пограничная полоса русского царства и Великого княжества Литовского представляла собой одну боевую полосу с непрекращающимися фронтовыми стычками, но перевеса сил ни одна сторона не имела. За победы московитов под Перновом и Тарвастом Литва отплатила им с лихвой своей победой у Невеля, где войска Андрея Курбского, превосходившие противника числом в три раза, были наголову разбиты. Этого поражения Иоанн так и не смог простить своему бывшему любимцу.

Кто-то из противников должен был сделать решающий шаг – им оказалась Москва. Великое княжество Литовское в эти годы было как никогда слабым из-за межконфессиональных споров. Все население огромной территории разделилось на католиков, протестантов и православных. А нет единства – нет и сильной армии. К тому же еще до брака с кабардинской принцессой Кученей Темрюковной Иоанн сватался к сестре польского короля Сигизмунда Августа – Екатерине Ягеллонке. Московский царь очень хотел попасть в Европу миром, ведь за спиной днем и ночью стояла тень воинственного Крыма. А коли дело решать миром, так лучше через династический брак. И впрямь: зачем воевать друг с другом христианам, пусть и разного толка? Тем более что через жену можно со временем овладеть огромными территориями, тем самым расширив свое государство. И польский король Сигизмунд склонялся к этому браку: уж больно сильной стала Москва! Но Екатерина Ягеллонка забилась в истерике и сказала, что пусть ее лучше сразу утопят в Висле, чем она пойдет за русского медведя. В конце концов она все-таки вышла замуж за Иоанна, но не за Рюриковича, а за герцога Финляндского, брата шведского короля Эрика XIV. (Брак оказался выгодным: этому самому Иоанну в будущем суждено было стать королем Швеции.) Поражение под Невелем показалось комариным укусом в сравнении со звонкой пощечиной, полученной Иоанном Васильевичем от польской короны. Эхо ее долго еще носилось по всей Европе! При дворе об этом конфузе помалкивали, словно и не было вовсе «европейского» сватовства царя. Тогда и обратил Иоанн внимание на восток, который всегда заискивал перед Москвой, но черной обиды не простил. Своего бы князя – да будь их сотня! – отправил бы на плаху, но месть польскому королю и одновременно великому князю Литвы Сигизмунду Августу представлялась куда сложнее.

А тут и повод нашелся: тревожило православного государя распространение европейских ересей, каковыми он считал католичество и тем более протестантство. И вот уже царские гонцы провозглашали слово государево, почему Москва на Литву войной идет: «За многие неправды и нежелание исправиться, горюя сердцем о святых иконах и о святых храмах священных, иже безбожная Литва поклонение святых икон отвергла, святые иконы пощепали и многие поругания святым иконам учинили, и церкви разорили и пожгли, и христианскую веру и закон оставили и попрали, и Люторство восприяли!»

Но этого было мало: душевному порыву необходима духовная поддержка. И она нашлась! В это же самое время всему народу русскому объявили, что брату царя Юрию (несчастному глухонемому князю, живущему в Угличе) явилось чудесное видение, будто бы ангелы спустились и сообщили о падении Полоцка. Митрополиту Макарию, как оказалось, было точно такое же видение.

Одним словом, приговор вынесли, и священную войну против врагов православной веры развязали.

В день выхода царского полка из Москвы – тридцатого ноября – Иоанн совершил торжественный молебен. По его требованию митрополит Макарий и архиепископ Никандр провели крестный ход. Для этого дела привезли из Углича и Юрия Васильевича, которому, увы, жить оставалось всего один год. И сказать он ничего не мог, и показать. Молчал, бедняга. Мычал только. За него, новоиспеченного «провидца», царь – старший брат – грозно вещал.

– Покорим отступников христианской веры! – перед многотысячной армией повторяли глашатаи царскую речь. – Накажем их за грехи и ереси, за притеснения, чинимые нам! За Русью, мой народ православный, Господь стоит!

Для крестного хода доставили чудотворную икону Донской Богородицы, Крылатской Богородицы, а главное, первую из святынь Западной Руси – крест Ефросинии Полоцкой.

Сам Полоцк представлялся лакомым куском московскому царю: уже четверть века он жил мирной жизнью и богател, а главное – был форпостом перед столицей Великого княжества Польского. Займешь Полоцк, считай, нанес удар в спину и самому Вильно! К тому же Полоцк с его огромными землями не был чисто западноевропейским городом. Изначально он принадлежал Киевской Руси и только после татаро-монгольского нашествия, когда Русь была растерзана и раздавлена, отпал к Литве. На севере Полоцкая земля граничила с Новгородской, на востоке – со Смоленщиной, на юге – с Черниговской и Киевской. Коренные земли Литвы оставались только на западе, так что идеологически русичи имели обоснованные виды на старинный и богатейший город Восточной Европы. А в силу того, что славян и православных церквей насчитывалось там много, существовала и оппозиция католикам и протестантам Польши и Литвы. Иначе говоря, союзников царя Иоанна в Полоцке имелось предостаточно.

Русское войско собиралось в восемнадцати городах, включая Москву, и к концу ноября стало подтягиваться к столице. Литовского посла, до последнего хлопотавшего о мире, удерживали вначале в Москве, а потом отправили на родину, но окольным путем – через Тверь, Псков и Дерпт, то есть значительно севернее того маршрута, который был выбран для русской армии. Иоанн боялся, что весть о походе раньше времени станет известна в Литве и в Польше.

4 декабря царь прибыл в Можайск, а 5 января уже в Великих Луках государь и его полководцы должны были начать смотр русской армии.