Читать книгу - "Заговор - Сергей Шхиян"

— Верю, верю, — нервно ответил я, сползая с лавки так, чтобы ее не коснуться. — Мне нужно ехать, разбуди Ваню, пусть оседлает донца.

— А я и не сплю, — тотчас откликнулся обиженным голосом из-за дощатой загородки рында. — Аксинья, ты чего у хозяина делаешь растелешенная?

— Чего, чего, ничего, — сердито ответила она.. — Чего мне тут делать, когда он такой гордый! Хотела пожалеть, да видно хозяин не с той ноги встал!

Меня такие разговоры нимало не трогали. Аксинья принадлежала к типу женщин, которые искренне уверены, что все представители противоположного пола вожделеют заключить их в свои объятия, и всякого, кто к этому не стремится, считают ненормальными или больными. Видимо, только для того чтобы помочь мне выздороветь, она постоянно ко мне и приставала.

— Аксинья, иди ко мне, — опять ревниво заблеял за стенкой рында. — Я по тебе соскучился!

— Быстро вставай и седлай лошадь! — закричал я парню, теряя терпение. — Сколько можно спать!

Как обычно, окрик подействовал, и спустя пятнадцать минут Ваня всунул виноватую голову на мою половину:

— Оседал. Ты куда нынче? Никак, опять к царю?

— Куда надо, — проворчал я, еще не представляя, куда поехать. После вчерашних посиделок во дворце ломило виски, и настроение было отвратительное. Сидеть дома и слушать осторожную возню за тонкой дощатой стенкой я не хотел, заняться было нечем, а душа требовала чего-нибудь прекрасного или хотя бы кислого на вкус.

— Вернусь поздно, — сказал я, прицепляя к поясу саблю, и направился к выходу. — У меня дела…

Донец, увидев меня, приветливо замотал головой. Этого прекрасного коня я добыл, можно сказать, в кровавом бою, полюбил, и, надеюсь, он отвечал мне взаимностью.

— Что, красавец, гулять хочешь? — спросил я, угощая его куском круто посоленного ржаного хлеба.

Лошадь не ответила, осторожно взяла из руки лакомство мягкими, теплыми губами и благодарно скосила на меня большой карий глаз.

— Сегодня поедем кататься, — сказал я, садясь в седло — пусть они тут радуются жизни без меня.

Донец то ли согласился, то ли из вежливости мотнул головой и самостоятельно, без указки свыше, пошел к воротам.

— Все делают, что хотят, — проворчал я, — совсем от рук отбились!

Не знаю, в какие времена появилась крылатая фраза, что Москва — большая деревня. В семнадцатом веке она вполне соответствовала истине. Город, столица русского государства, был по тем временам велик и состоял из отдельных слобод, вполне самостоятельно существующих на его территории. В отличие от большинства городов своего времени, в тесноте ютящихся за крепостными стенами, Москва укрывалась за многокилометровым земляным валом, срытым только в правление Екатерины II, и могла похвастаться достаточно широкими улицами, обширными имениями знати и обилием зелени.

Другое дело, что смотреть тут особенно было нечего. Все, как во все времена на Руси, было сделано как попало, избы горожане строили, где кому удобно, дороги покрывал слой соломы, перемешанным с конским навозом, но теперь, летом, в сушь, особого неудобства это не доставляло. Мой донец, отпущенный уздой на собственную волю, сам выбрал направление и неспешной рысью вез меня в сторону центра города.

— Правда, что ли, поехать послом к императору, — меланхолично размышлял я, лениво поглядывая по сторонам. — Только какой в том прок?

Священная Римская империя, существовавшая с начала девятого века, переживала не лучшие времена. В западной Европе бурлила церковная реформация, от католической церкви отделялись все новые страны, и уже лет пятьдесят, после ухода от власти императора Карла V, империя окончательно захирела. Я даже не знал, кто там сейчас император.

— Покатаюсь по Европе, посмотрю, как люди живут, — думал я, — познакомлюсь с гуманистами возрождения, а если в Лондон смотаться, то можно встретиться с самим Шекспиром. Смогу, наконец, узнать, кто на самом деле писал великие пьесы…

— Эй, добрый человек, — прервал мои похмельные мечты какой-то хорошо одетый горожанин, стоявший, вероятно, ради развлечения возле, собственных ворот, — у тебя лошадь расковалась!

Я остановился, спрыгнул с седла, и мы с доброхотом осмотрели правую заднюю ногу донца. Подкова на копыте болталась на одном гвозде, что не делало чести ни мне, ни Ване.

— Хорошо хоть бабку не засек, а то непременно бы охромел, — поделился доброхот своими мудрыми умозаключениями.

Конь, недовольный таким к себе вниманием, фыркал, вздрагивал и косил глазом.

— Есть здесь поблизости хороший кузнец? — спросил я.

— В конце улицы, аккурат и будет, Пахомом зовут, только он пьяница. А ты сам откуда будешь? Что-то я не пойму, из каких ты будешь.

— Здешний, — ответил я изнывающему от скуки и безделья обывателю.

— Приказной или по торговой части?

— Нет, сам по себе, просто так, погулять вышел.

— А-а, — протянул он, — я смотрю, конь и оружие у тебя дорогие, а кафтан старый.

— Действительно, нужно бы обновить одежду, — подумал я, оглядывая свое когда-то роскошное, а теперь до неприличия заношенное одеяние.

— К Пахому тебя проводить или сам найдешь? — продолжил придумывать себе развлечение скучающий горожанин.

— Проводи, — согласился я.

— Меня Петром Косым кличут, — представился он, — не слыхал?

— Не доводилось, — ответил я, беря донца за повод.

— Мы тут люди известные, у меня брат в холопах у князя Долгорукова.

Мне никакого дела ни до самого Петра, ни до его родственников не было, но я, делая вид, что слушаю его болтовню, утвердительно кивал.

Мы не спеша шли по пустой улице в ее дальний конец.

— Пахом кузнец знатный, — продолжал болтать Косой, перескакивая с темы на тему, — так коня подкует, что любо дорого! А вот если запьет, тогда берегись, тогда с ним никакого сладу! Маруська давеча ногу поломала, шла к реке белье полоскать, да с самого верха свалилась! Представляешь?!

— Пахом ее, что ли, столкнул? — спросил я, не уследив, когда Петр перешел от кузнеца-пьяницы к неведомой Маруське, и не понимая, какая между ними связь.

— Да ты что? Пахом, когда трезвый, мухи не обидит, а вот баба у него, вот кто язва и ехидна! Как таких земля носит! Ты представляешь, вчера иду мимо их подворья, а она меня видит и говорит…

Я понял, что разобраться в хитросплетениях местной жизни и манере рассказчика не в моих силах, и дальше шел молча, предоставив тому возможность болтать что вздумается. Вскоре показалось подворье кузнеца, и Петр переключился на замечательное мастерство хозяина.

Кузнец Пахом задумчиво стоял посередине пустого двора, глядя в безоблачное небо. Был он волосат, закопчен и могуч.

— Трезвый, думает, — уважительно прошептал провожатый.