Читать книгу - "Танго смерти - Юрий Винничук"

По дороге на работу в Оссолинеум я проходил по улице Батория и не мог удержаться, чтобы не посмотреть в сторону здания полиции, меня приятно радовало ощущение того, что мне известно нечто такое, чего не знают тысячи людей во Львове, даже полиция, даже моя мама. При мысли о маме я не на шутку расстроился, ведь я не предупредил ее, что не буду ночевать дома, можно только представить себе ее состояние, учитывая ее экзальтированную натуру, ее метания, беготню по знакомым, бессонную ночь и шумное утро, и я не ошибся, потому что она уже ждала меня у пани Конопельки.

– А-а! – завопила она. – Наконец-то! Где ты таскался, файталепа^[73] этакий? А? Я же глаз не сомкнула, думала, может, тебя легавые к чертям собачьим сцапали, может, в какую-нибудь каталажку упекли! Так вот как ты с матерью? Для того я тебя родила, холила, лелеяла, чтобы ты меня так вот на старости осрамил? А шоб тебя утка лягнула! Говори: где ты был?

Но не мог же я при пани Конопельке рассказать маме о своем приключении, я успокоил ее как мог и, пообещав, что вечером все расскажу, выпроводил из кабинета. Пани Конопелька покачала головой:

– Да, не стоит мамочку волновать, она битый час тут про сидела как на иголках… хотя я вас понимаю… в вашем возрасте… да еще в такой день…

Я удивленно посмотрел на нее: о каком таком дне речь? Но она опустила голову к своим бумагам, и только какой-то намек на улыбку промелькнул на ее сухих губах. Ближе к вечеру она посмотрела на меня внимательно и сказала:

– Вам, кажется, пора, не так ли?

– До семи еще пятнадцать минут.

– Кто в такие моменты обращает внимание на минуты? Идите. И не забудьте свою фуражку.

Я остолбенел, вдруг сообразив, что на самом деле у меня никакой фуражки нет, поскольку летом я ее не ношу, в семь двадцать я уже должен быть на Стрыйской, если побегу на Клепаровскую, то не успею, а купить новую не получится, потому что в кармане у меня всего несколько грошей. В то же время меня охватила тревога из-за слов пани Конопельки: откуда ей известно о фуражке? Но тут она меня потрясла еще больше, она вынула из ящика полотняную клетчатую фуражку и протянула мне, улыбаясь. Я не знал, что сказать, поблагодарил и попятился к двери. А когда пани Конопелька одарила меня теплым взглядом и перекрестила, на глазах у меня выступили слезы, я стремглав вылетел из библиотеки и направился в сторону Стрыйской. Поведение пани Конопельки осталось загадкой, и я даже не догадывался, надолго ли.

Поднимаясь вверх по Стрыйской, я проходил мимо девушек и парней, которых видел на Фиалковой, но лишь скользил по ним взглядом, мы не здоровались и не обращали друг на друга внимания. Из парка доносился запах цветущих лип, собственно, они уже отцветали и в эти последние дни цветения с какой-то вдохновенной обреченностью выплескивали весь свой букет, как прощальные слова перед смертью… Прохожие встречались редко, только один-два крутились у деревянных будок с лимонадом, поравнявшись с входом на кладбище, я остановился, здесь был мой пост. Там дальше, вверху я увидел Люцию возле будки с лимонадом, она рылась в сумочке, выискивая мелочь, на ней было белое в цветочек платье, туфли на низком каблуке, очевидно, чтобы легче было давать деру, волосы были заправлены в беретик. Я вообще не курил, но купил по пути пачку дешевых сигарет и зажал одну в губах, хотя и не прикуривал, мне казалось, что так я выгляжу более естественно – околачиваясь на одном месте, по крайней мере был похож больше на батяра, чем на участника атентата. Я чувствовал, как бьется мое сердце, оно забилось еще сильнее, когда я увидел, что девушка внизу улицы наклонилась и застегнула пряжку на сандалиях, мимо нее как раз проходил мужчина с папкой под мышкой, он даже обернулся на девушку, которая наклонилась так, что выпятились все ее прелести, и улыбнулся, я чиркнул спичками и прикурил сигарету, но не затягивался, потом посмотрел в сторону Люции, она, не торопясь, пила лимонад и любовалась цветущими липами, с кладбища вышли две старушки в черном в шляпках с черными вуальками, прикрывавшими их лица до рта, держа друг друга под руки, они свернули направо и пошли вверх, если они будут ковылять так же медленно, то обязательно станут свидетелями атентата, я подумал, что надо их задержать, тем более, что инспектор уже шел мимо меня, я снял фуражку и вытер лоб, потом догнал бабушек и обратился к ним на польском, потому что слышал, как они разговаривали по-польски, я спросил, не видели ли они на кладбище ничего подозрительного, я тайный агент полиции, и мы сейчас выслеживаем опасного маньяка, который нападает на стариков и грабит их. Старушки остановились, вмиг приняли важный вид, сначала переспросили друг друга, не заметила ли одна из них чего-нибудь подозрительного, потом заверили меня, что на кладбище все спокойно, хотя…

– Да-да… – перешла на шепот одна из старушек. – Что-то мне показалось… там в кустах… о, видите?.. там… в тех кустах самшита… у того-о белого креста… что-то там шуршало… я подумала ветер, правда, Аделька, я тебе сказала: ветер… а это, вы говорите, мог быть он?.. Но как хорошо, что вы о нас заботитесь, оберегаете нас… нам будет спокойнее… а скажите, завтра вы тоже тут будете, а то мы придем пополудни… здесь наши мужья похоронены, ветераны, в воскресенье здесь будет играть оркестр, мы должны привести в порядок могилки…

Я не успел ответить, потому что увидел, как Люция ставит стакан с недопитой водой на прилавок, потом спокойно вынимает револьвер из сумки и тремя выстрелами укладывает полицейского на землю, он еще пытается достать свое оружие, но сил у него уже нет, и он замирает. Люция стрелой перебегает дорогу и исчезает в парке, бабушки визжат как недорезанные, кричат что-то мне, как агенту полиции, но я их не слушаю и тоже бегу в парк, будто вдогонку за убийцей, вслед мне несется: «Скорее, пан! Скорее!»

15

Ярош вылетел из Стамбула раньше Куркова, но еще успел побывать с ним на знаменитом стамбульском крытом базаре, который поразил его своей бескрайностью. А когда Курков, которого пригласили еще и в Анкару, возвращался домой, в самолете рядом с ним сел невысокий тип, который все время щурился, словно ему кто-то в глаза светил, в любом случае что-то писателю не понравилось в его внешности, и он не стал вынимать из папки ноутбук, как это делал всегда, чтобы поработать над очередным романом, представив себе эти прищуренные глаза сбоку. Когда самолет взлетел, набрал высоту и появились стюардессы с тележкой, предлагая обед и напитки, незнакомец спросил у Андрея, будет ли он что-нибудь пить. Курков, который отличался мягким характером и привык вежливо общаться с кем бы то ни было, даже пьяницу выслушивать, почувствовал какое-то странное отвращение к этому человеку, ему совсем не хотелось вступать с ним в контакт, и он отрицательно покачал головой, а незнакомцу, видно, только того и нужно было, потому что он тут же попросил, чтобы Андрей взял еще одно виски, будто для себя, у него, мол, сегодня было слишком много эмоций, он должен расслабиться, а получив два стакана виски, человек выпил их одним махом и захрустел салатом. «Теперь он всякий раз, когда стюардессы будут развозить напитки, станет просить меня взять ему еще один стаканчик», – подумал Андрей, и тут же возникла здоровая мысль поспать – не будет же он его будить. Но как только писатель поудобнее уселся в кресле, незнакомец, который уже закончил свое хрупанье и чваканье, сказал: