Читать книгу - "Крах атамана - Олег Георгиевич Петров"

– Значитца, вы, гражданин, и будете хозяином зимовья? – разложив бумаги, задал первый вопрос Васильев.

– Точно так почти што и является, – охотно подтвердил молодой, лет двадцати с небольшим, плотный и кряжистый парень с румяными щеками. – Внуковы мы. Тятька, стало быть, хозяин зимовья, а я, стало быть…

– А ты, стало быть, его сын! – нетерпеливо перебил Васильев. – Представься, как положено. В армии, чай, служил? Вот то-то и оно. И по порядку все рассказывай, ничего не упуская, понял?

– Ага. Стало быть, Внуковы мы. Я, стало быть, Внуков Владимир Никаноров, двадцати одного года, грамоте обучен, но беспартейный, потому как у Семёнова в железнодорожном батальоне служил, а более ни в каких армиях не был. Родом из Тобольской губернии, Тарского уезда Малокрасноярской волости… Но ноне проживаю в Чите, в Кузнечных рядах на Первой улице в доме Подузовой, занимаюсь возкой дров. В зимовье тута я нахожусь с Рождества. И за всё время моего пребывания тута тольки и был, што один случай ограбления на тридцатой версте: грабили бурят пятерых, мне неизвестных. А грабителей было трое. И вот – второй раз. Убийство совершилось!

Внуков сокрушенно покачал головой, замолчал, но через мгновение продолжил предостерегающе:

– Но, как и в первый раз, так и во второй, я подозрительных лиц в округе вовсе не замечал, охотников тоже не проезжает. За все время тольки и был, что один охотник на велосопеде, который был за день до приезда убитых. После них, кроме крестьян, никого не видал. Упомянутые охотники дня через два воротились обратно. Была ли у них дичь – того не знаю, потому как они как в первый путь, так и обратно в зимовье не заезжали. Проехали они приблизительно в час дня, а вечером, часов в девять, ко мне пришли в зимовье мальчик вот этот и раненный в ногу охотник. Он был без обуви. Ноги у него были обмотаны портянками. От так!

– Что рассказал раненый?

– А рассказал он, что их ограбили. Да… Вышли из леса четыре вооруженных и открыли стрельбу. А он, раненый, сначала прятался за тележкой, а когда лошадь бросилась с испугу, то и он бросился в лес и убежал. Ружье, обувь и шубу он, этот раненый, говорит, бросил в лесу, потому как бежать было чижало. И ещё он говорил, что два других его товарища остались на охоте. Вот он, переночевав, и пошел их разыскивать. А вот етот мальчик, когда сказал, что на дороге лежат два убитых, то раненый ответил, что лучше бы его, нежели тех, убили. И ишо он записку написал и послал в областную милицию с каким-то проезжим крестьянином. Беда, конешно, приключилась – ой-ё-ёй! Но подозрений я лично ни на кого не имею. А больше мне показать нечего…

– Ладно, нужно будет, ещё расспросим, – кивнул Васильев, починяя ножом чернильный карандаш. – Вот тут, где написано: «Показание прочитано, со слов записано правильно, в чем подписуюсь», распишись полностью, чтобы имя и фамилия были разборчивы. Так…

– Ну а теперь иди-ка ты сюда, малец, – поманил Васильев к себе пальцем черноголового мальчишку. – Как звать-величать, откуда такого в лес занесло, куда путь держишь?

– Хайбулла я, а фамилие моё – Албасханов Мамет-Оглы…

– Так и запишем. «Опрошен Албасханов Хайбулла Маметович». Сколько лет?

– Двенадцати годков.

Малец оказался грамотным, бойко поведал, что родом из Нерчинского Завода, но ни отца, ни матери не знает. У людей рос. А последнее время проживал в пекарне против Старого базара, подрабатывал, но третьего дни взял расчет и направляется на 47-ю версту, где проживает знакомый мужик по фамилии Катаев, который, будучи в Чите, обещал ему работу и прокорм с ночевкой.

Хайбулла показал, что 10 мая он пришел на зимовье 25-й версты, там «спарился» – договорился насчет проезда – с одним стариком, который ехал из города на лошади в какую-то деревню за хребтом. И уже на закате солнца они доехали до 33-й версты. Здесь и увидели в канаве два трупа, а посредь дороги валялась кепка, видимо, одного из убитых. Старик перепугался и погнал лошадь к зимовью, а когда до него оставалось саженей сто пятьдесят – двести, старик и малец увидели, как справа из леса на дорогу вышел человек и стал поджидать, когда они к нему подъедут.

– Он спросил: «Лежат ли на дороге убитые два человека?» и нам пояснил, что это его товарищи, а его самого ранили в ногу, – рассказывал Хайбулла. – Когда же подъехали к зимовью, то и старик, и раненый не захотели поначалу в него заходить, отъехали дальше. А я зашел и поделился с хозяином Внуковым случившимся. И гражданин Внуков мне сказал, что раненого нужно воротить…

Показания Хайбулла давал торжественно, как солдат присягу.

– …И он пошел и позвал его в зимовье. Раненый зашел, а старик поехал дальше. Войдя, раненый хозяином был спрошен: вы ли ехали на серой лошади? Он ответил, что мы, а потом рассказал, что кучерил, когда справа раздались выстрелы, товарищи его свалились в канаву, а он был ранен, упал в передок, то есть между оглоблей под ноги лошади, а после убежал в лес, поплутал да и к дороге вышел. Тут, вот, раненый выпил чаю, съел кусочек хлеба и лёг. Но не спал, а что-то думал и больше ничего не говорил… А потом мы уснули…

– Излагаешь, как по писаному, – удивленно покачал головой Васильев. – А что было утром?

– Утром, проснувшись, я увидел раненого уже одевшимся. Ему, вот, гражданин Внуков дал старые унты, а ещё табачку. И чаем напоил. Потом раненый собрался идти. Товарищей на охоте, сказал, осталось двое. К ним, значит. А ещё сказал, что убийцы были закрыты платками…

Хайбулла замолчал, опустился на лавку и, сгорбив плечи, закрыл глаза, отчего стал похож на маленького старичка, который молится своему нерусскому богу.

– Говоришь, имя деда, с которым ехал, не знаешь? – еще раз спросил Васильев, на что малец отрицательно мотнул головой, не открывая глаз. – Ладно, иди, подпишись.

Закончив допрос свидетелей на зимовье Внукова, Васильев поспешил дальше, в расположенную за хребтом деревушку Мухор-Кондуй, куда, со слов хозяина зимовья, 10 мая, незадолго до известия на зимовье об убийстве, ехали из Читы двое крестьян. Про одного из них Внуков знал, что захребетный он, из этой самой деревни, Николаем Косиненко кличут вроде бы.

В Мухор-Кондуе оба новых свидетеля оказались на месте, в доме этого самого Николая Костиненко – так правильно звучала его фамилия, при этом являясь лишь половинкой: полностью он звался Костиненко-Косточкиным