Читать книгу - "Невеста для варвара - Сергей Алексеев"

Данила отступил, растерянно всхлопнул руками, глаза выкатил, не зная, чем и ответить.

— А на что… А кому мы невесту везем? — наконец-то выдавил он. — Коль жених в железах?

— И о сем спроси Якова Вилимовича! Коль он скажет тебе… Ныне же потрудись приказание исполнить в точности.

Головин развернулся и пошел к югагиру.

Тот стоял, оперевшись на узловатую лиственничную палку, и будто бы смотрел в желтую ночь.

— Ты бы не суетился, боярин, — не оборачиваясь, проговорил он. — Ложись-ка спать. Завтра в дорогу чуть свет.

— В дорогу? — подивился Ивашка. — Уж не пешими ли? Тренка не шелохнулся.

— Нганасаны упряжки гонят. Слышишь, оленьи рога стучат?

Ивашка так долго вслушивался в ночную тундру, что зазвенело в ушах и сквозь этот звон донесся далекий тихий плач, словно голос причитающей служанки очистился от безутешного бабьего рева, обрел высокий, чистый и благородный звук пения и теперь более напоминал колыбельную, ниспадающую с неба. Но в следующий миг сей голос пропал, ибо команда принялась скатывать товар на лед протоки и тонкий, еще не окрепший, он пронзительно зазвенел, расходясь трещинами. Грузные, окованные ящики скользили, ровно челны. А бочки и вовсе летели далеко, почти до середины, У команды что-то вроде игры учинилось — кто дальше запустит, и запускали со свистом и улюлюканьем.

Югагир на это и внимания не обратил.

— На одной нарте с невестой поедешь, — вдруг заявил он. — Оленей погонять каюры научат. Да зри вперед, не оглядывайся. И глаз с княжны не спускай, что бы ни приключилось. Поелику она несвычная на нарте ездить, привяжи, дабы на раскате ке выпала…

Его слова порадовать должны были бы, но встревожили: голос был у Тренки каким-то вымученным, словно говорил сквозь боль, но в следующий миг он сам и развеял тревогу.

— Да береги, чтоб очи не выхлестнуло, когда по кустарнику поедешь, — вроде бы даже весело стал наставлять он. — На что нашему князю невеста слепая? И от прочих напастей охраняй. В оленьем меху по первости ей хоть и тепло, да нелепо будет, по телу зуд пойдет. Так пусть она растелешится да в снегу искупается. Бань в сих местах нету. А ежели жарко станет, малицы снимать не след, довольно головы обнажить. Голова холод любит. И снегу стылого есть не позволяй, воду для питья за пазухой держи, чтоб не замерзла. Оленей не жалей, боярин. Нганасаны по всему пути предупреждены, менять будут, как выдохнутся.

И все-таки Ивашка ждал, когда Тренка предречет ему судьбу, скажет, что ждет его впереди, однако тот лишь вздохнул обескураженно:

— Нагадал бы я тебе дорогу добрую, но затворились мои очи! Да не кручинься, боярин. Привезешь невесту, получишь книгу вещую и сам прочтешь. И свою судьбу отгадаешь, и на что египтяны свинкса воздвигли.

В это время лед на протоке хрястнул и сбитый в кучу товар сам собой пошел на дно. На берегу суетились люди — привязывали к пороховым бочонкам кожаные мешки со свинцовыми пулями и, раскатив по льду, отправляли в образовавшуюся полынью.

— Сказывал же немцу, все одно утопнет его поклажа, — будто бы со смешком проговорил Тренка. — Сам и бросил… Никому не избегнуть рока!

И пошел в свое войлочное жилище, поставленное близ пожарища.

А Ивашка позрел, как команда, исполнившись хладнокровия, льет гешпанскии ром и водку прямо на стылую землю, и от ручья, пробившего в снегу русло до самой протоки, поднимается пар, послушал неясный, далекий шелест, доносившийся откуда-то с реки, однако покоя не обрел. Ничто не угрожало: дозор обошел стан за несколько верст и ничего, кроме следов нарт разбойных долган да бродячих оленей-одиночек, отбившихся от стад, не нашел. По Енисею тоже вряд ли бы кто отважился пойти, ибо ночью приморозило и густо пошла шуга — ее бесконечно шуршащий, шелковый звук и разносился по тундре.

Побродив еще вдоль протоки, он отправился к своему чуму, установленному сразу у столбов лабаза, и внезапно узрел, что из отдушины валит искристый дым. Полагая, что это позаботилась о нем команда, Головин откинул завесу и застыл в оцепенении…

Возле яркого костра в наряде подвенечном сидела Варвара! Самые разные и противоречивые мысли проскочили в голове, ровно жалящие искры, и от них, а более от блеска драгоценностей, сверкающих от пламени даже под покровом, Ивашка на миг ослеп. Кокошник каменьями расшит, жемчужное очелье, многоярусные бусы, тяжелые подвески, перстни и золотые запястья с самоцветами — все было надето в изобилии, все сияло и переливалось от огня. А она сидит, смотрится в увесистое серебряное зеркало, любуется собою…

Тем часом хладный пар ворвался сквозь открытый вход и, верно, ознобил невесту, заставил ее оторваться от зеркала.

— Закрой полог! — властно проговорила она голосом чужим и вздорным. — На меня дует! Мне зябко!

Не веря ушам своим, Ивашка приблизился к ней, откинул край покрова…

И отшатнулся, ибо это была Пелагея! И сидела она, как призрак, как оборотень, как наваждение!

— Кто тебе дозволил? — вскричала, натягивая покров. — Не тебе заглядывать, изрочишь!

— Что сие означает? — сладив с собою, спросил Головин. — Отчего ты здесь?

— Поди вон! — вновь прикрикнула Пелагея, будто не признавая его. — Не смей входить в мои палаты!

— Отчего это твои?! — оторопел он. — Ну-ка в сей же час убирайся! Зачем сюда пожаловала? Ступай к госпоже в лабаз!

А служанка внезапно метнула в него зеркало и затряслась, заорала дурниной:

— Да я велю выпороть тебя! Изыди вон! Эй, слуги! Отчего вы допускаете ко мне холопов, когда я за туалетом? Возьмите да отведите его на конюшню!

Разметавшиеся космы ее выпали из-под великоватого кокошника и вкупе с покровом попали в огонь. Шелк не вспыхнул, но затрещали волосы, и в тот же миг запахло паленым.

Но Головин не внял беде, которая приключилась со служанкой.

— Ты что такое говоришь, Пелагея? — спросил он. — И откуда сии драгоценности?

— Мое приданое! Прочь! Прочь из покоев невесты!

— Кто — невеста?.. — качал было Ивашка и осекся, ибо встретился взглядом и узрел: глаза были безумны…

— Я невеста! За чувонского князя просватана!

Головин выбежал из чума, словно кипятком ошпаренный, и, отдышавшись, огляделся: студеная тундра, желтый снег, сияния в небе полощутся. Схватил пригоршню снега, умыл лицо, еще горсть за пазуху сунул, дабы сердце скачущее охладить, — не охладил ретивое, все еще чудится, будто поблазнилась ему служанка княжны. Приблизился к чуму, тихонько завесу отвел в сторону — да нет же, Пелагея! Сидит и, зеркало на стенке утвердив, покров откинула, подвески примеряет. А на лице отчего-то гримаса страдания великого…

Тут Ивашку ровно молнией пронзило — где княжна, коль наряд подвенечный и приданое у служанки?!

На озаренном угольями стане уж никого, караульный, и тот спиною стоит, лицом к огню оборотясь, — греется, дозорные где-то в тундре рыщут…