Читать книгу - "Мускат утешения - Патрик О'Брайан"

— Значит, ягодки еще впереди, — пообещал Жан–Пьер. — Выпьем с вами, сэр.

— Выпьем все, — предложил Джек. — Бокалы до краев и пьем до дна. За Дюге–Труэна, и пусть нам не встретится никто равный ему.

После этого, по предложению Стивена, выпили еще и за Жана Бара. Киллик с помощниками носились туда–сюда. В кают–компании росла груда пустых бутылок. Стол покрыл ряд гораздо более достойных блюд, и Джек попросил:

— Пожалуйста, мистер Филдинг, продолжите ваш рассказ. Это не та ли знаменитая попытка Нельсона добыть медвежью шкуру?

— О нет, сэр. На деле это вовсе и не история, если не слушать ее из уст моего отца, но я покажу вам только скелет, чтобы вы увидели другую сторону этого существа.

— Скелет очень хорош, — хихикнул Уэлби в бокал.

— Корабли возвращались с восемьдесят первого градуса северной широты. Они едва не вмерзли в лед и после исключительных усилий стали на якорь в заливе Смеренбург на Шпицбергене. Большей части команды разрешили сойти на берег. Кто–то играл в чехарду или в футбол мешком, а некоторые отправились в поисках дичи. Оставшиеся на берегу убили моржа — огромное существо, как, я уверен, вы и сами знаете, сэр. Они срезали жир и съели лучшие куски, которые посоветовал один китобой, приготовив мясо на том самом жире — он горит неплохо, когда огонь занялся. Потом, попозже, через день или как–то так, заметили трех идущих по льду медведей — медведицу и медвежат. Жир все еще горел, но медведица вытащила несколько еще не схватившихся кусков, на которых оставалось мясо. Некоторые моряки швырнули в ее сторону оставшиеся куски с туши. Медведица подобрала их один за одним, отнесла к медвежатам и поделила. Когда она уносила последний кусок, кто–то подстрелил медвежат и тяжело ее ранил. Она доползла до медвежат, все еще сжимая кусок, разорвала его и положила по порции перед каждым. Когда медведица увидела, что ее детеныши не могут есть, то положила лапы вначале на одного, потом на другого, и попыталась их поднять. Обнаружив, что это не помогло, отошла на некоторую дистанцию, обернулась и застонала. Но раз и это не заставило их прийти, она вернулась, обнюхала медвежат и начала вылизывать их раны. Снова, как и в первый раз, отошла подальше. Проползла несколько шагов, обернулась и стояла, стеная. Но медвежата все равно не шли за ней. Она вернулась и с непередаваемой нежностью обошла вначале одного, потом второго, трогая их лапой и скуля. Поняв в конце концов, что они холодные и безжизненные, она повернула голову к людям и зарычала. Несколькими выстрелами убили и ее.

Последовала благопристойная тишина. Стивен тихо заметил:

— Лорд Малгрейв был самым любезным коммандером. Именно он впервые описал белую чайку и уделил много внимания медузам северных морей.

Первая склянка первой собачьей вахты. Разговор снова стал всеобщим — устойчивый гул в верхнем конце стола. Уэлби, чье лицо сравнялось в цвете с ярко–алым мундиром, вступил в беседу с не знающим иностранных языков третьим лейтенантом «Корнели» на гораздо более уверенном и понятном французском, чем ожидали его соплаватели. А с мрачного нижнего конца раздался громкий, слегка уже заплетающийся голос Гоффина:

— Что ж, раз многим из нас не рады в Уайтхолле, вот мой тост: за паршивых овец флота, и пусть их как можно быстрее отмоют той же щеткой.

Тост приняли неплохо, Вест и Дэвидж выдавили улыбки. Все пили вино и вспоминали припрятанные про запас истории или анекдоты о приливах, погоде, течениях — всё, лишь бы избежать тишины. Уэлби неожиданно громко рассказывал о проливе Пентленд–Ферт, а Мартин и Макмиллан прекрасно общались на тему цинги, ее лечения и профилактики. Но все–таки они с облегчением услышали после пудинга (прекрасная огромная «пятнистая собака», лучшее блюдо на столе), как Джек попросил:

— Доктор, не могли бы вы объяснить своему соседу, что мы собираемся пить за здоровье Его Величества. Его полное право не присоединяться к нам, но если он выберет обратное, то мы пользуемся привилегией пить этот тост сидя.

Третий лейтенант «Корнели» выбрал последнее, как и Жан–Пьер, который даже добавил «Храни его Господь». Вскоре после этого Джек предложил выпить кофе на квартердеке.

Кофе, немного бренди, потом — прощания. Надменно–возмущенные со стороны Гоффина, наиболее искренние от «мускатовцев» — им предстояло отвезти в Кантон целую кипу писем, восторженные от Жана–Пьера.

— Боюсь, обед получился исключительно неудачным, — признался Джек, когда они наблюдали за отплывающими шлюпками («Конину» тошнило за борт). — Деликатная вещь. Снова и снова замечаю, что один человек может разрушить все веселье.

— Он вульгарный тип, — согласился Стивен, — и не умеет пить.

— Господи, и сейчас от этого страдает. Скажи мне, наши больные действительно вынуждены есть этот ужасный суп?

— Его заварили в четыре раза крепче чем нужно, а потом попробовали замаскировать остатками оригинальной смеси. А ту для начала сварили из полуразложившейся свинины, а потом сожгли. Но его не от супа так тошнит, а от черной желчи.

— Да? Уверен, что ты прав. Наверное, стоило составить приглашение так, чтобы ему легче было его отклонить. Будучи в его положении, я, рискну сказать, разрушил немало вечеринок своей мрачностью, прежде чем научился ссылаться на уже назначенные встречи. Трудно поверить, насколько важным может стать для человека его ранг — имею в виду место в мире, нашем деревянном мире — после того, как прослужил что–то около двадцати лет и его порядки, законы, обычаи и, храни нас Господь, даже одежда стали второй натурой. Бедняга «Конина» — Боже, как он блюет — должно быть, прослужил около тридцати лет. В девяностом третьем он был вторым лейтенантом на «Беллерофоне», когда я оказался на нем пассажиром, и в списке пост–капитанов он стоял на пять позиций выше меня.

— Но все же он нарушил какой–то закон.

— О да, подделка судовой роли. Но я имею в виду важные законы: немедленное послушание, строгая дисциплина, полная пунктуальность, чистота и так далее. Всегда считал их первостепенными, и теперь, когда я снова на службе, благодарю за это Господа каждый день, уважаю их еще больше, и даже более мелкие правила. Дисциплина начинается с мелочи, говорил Сент–Винсент, и не думаю, что смогу заставить себя внести чье–либо имя в списки. Разве что твоя дочь окажется сыном, жаждущим моря. Капитан Пуллингс, мне кажется, вы хотели что–то сказать.

— Да, сэр, если позволите вмешаться. Когда мы поднимем якорь и расстанемся, команда была бы очень благодарна, если бы вы осмотрели корабль…

— Именно это я и планировал, Том. Как только наберем ход, сыграем «все по местам», но без демонтажа переборок, а потом я обойду корабль.

— Да, сэр. Именно так, сэр. Но что я имею в виду: при полном параде. Они не видели расшитого мундира, кроме моего, да и тот лишь дважды после Лиссабона. И это на самом деле не в счет, поскольку я всего лишь волонтер.

Джек был очень привязан к команде «Сюрприза» — непростой в обращении, но исключительно профессиональной, состоящей в основном из военных моряков и приватиров с примесью матросов торгового флота. Они тоже были к нему сильно привязаны. Он не только дал им возможность гордиться трофеями, когда «Сюрприз» ходил с каперским патентом, но и защитил от принудительной вербовки. И хотя в ходе нынешнего плавания его в Лиссабоне утащили на другой корабль, зато публично восстановили в списках флота. Так что вернулся он в золоченом великолепии пост–капитана, придавая фрегату и его матросам восхитительную респектабельность. Корабли–приватиры в целом отличались ужасной репутацией (некоторых едва ли можно отличить от пиратов), так что матросы с каперов сейчас наслаждались новым статусом, защищающим от критики. Им нравилось разглядывать массивный символ этого статуса, с медалью за Нил в петлице и парадной шляпой на голове. В целом на борту считали, что «Сюрприз» получает лучшее из двух миров: относительную свободу и равенство капера с одной стороны, честь и славу королевской службы — с другой. Прекрасное состояние, особенно подкрепленное возможностью очень крупного вознаграждения. Но пока что капитан едва удосужился официально вступить на борт.