Читать книгу - "Флэшмен в большой игре - Джордж Макдональд Фрейзер"

— Ага, — ухмыльнулся его приятель, переминаясь с ноги на ногу, — ты прав Майк, паршивое это дело. Чертовы черномазые! Плохо дело!

— Когда секут до крови, видок похуже, — заметил Майк, — изнеженные сволочи, послушай только как они скулят! Когда б их пороли в этой их черномазой армии, они бы еще не так хныкали — зато если бы они время от времени полировали друг другу задницы, им бы и в голову не пришла вся эта глупость с патронами. А вместо этого их только припугнули да заковали в кандалы. Что меня бесит — когда секут меня, англичанина, эти свиньи могут себе стоять и ухмыляться, а стоит только оборвать с них пуговицы — так тут же распускают слюни, как сопливые дети! [XXIII*]

— Да уж, — протянул другой, — отвратительно. Печально, печально.

Полагаю, для жалостливого человека это так бы и было — трагический вид этих созданий в своих бесформенных лохмотьях, с кандалами на ногах; кто-то плачет, кто-то молит, некоторые стояли с безразличным видом, но большинство были просто раздавлены стыдом — а перед фронтом Хьюитт, Кармайкл-Смит и остальные офицеры верхом, не моргая смотрят на все это. Я отнюдь не мягкосердечен, но именно тогда я испытал сложное чувство. «Ты, Хьюитт, делаешь ошибку, — подумал я, — все это принесет больше вреда, чем пользы». Похоже, он не понимал этого, но он задел их гордость (может, у меня самого ее и немного, но я могу различить это качество в других, а играть с ней небезопасно). Но даже сейчас можно было заметить угрозу в мрачных взглядах туземной пехоты; они также чувствовали стыд — за эти кандалы, за плачущих и стенающих осужденных, за старого Сардула, который с трудом разыскал в пыли одну из сорванных с его мундира пуговиц и прижимал ее к груди, а слезы текли по его морщинистому лицу…

Он был единственным, к кому я испытывал некоторую жалость, когда заковка в кандалы была завершена, оркестр заиграл «Марш негодяев»[129]и осужденные толпой двинулись с плаца в Новую тюрьму, что за Большим трактом. Он все еще оборачивался и кричал что-то Кармайкл-Смиту, напоминая мне, как плакал мой старый папаша-сатрап, когда я в последний раз провожал его в ту богадельню в деревне, где он и умер от белой горячки. Все это чертовски угнетало — когда я шагом ехал с плаца вместе с четырьмя другими лояльными стрелками и бросил взгляд на их самодовольные смуглые лица, то подумал: «ну и чертовы же вы подхалимы!» Но, в конце концов, они были индусами, а я — нет.

Так или иначе, вскоре мне представился случай сорвать свое раздражение в бунгало Даффа Мейсона, закатив оплеуху одному из слуг, который потерял свою воронку для керосиновой лампы. А затем я должен был присутствовать на торжественном обеде в честь Кармайкл-Смита, который давался в тот вечер (несомненно, чтобы отпраздновать децимацию[130]его полка), а миссис Лесли, разодетая по этому поводу, шепнула, многозначительно посмотрев на меня, что намеревается на следующий день предпринять длительную поездку по округе, так что я должен распорядиться насчет пикника. А еще были слуги, которых нужно было подгонять, кухарка и поварята, которым необходимо было дать нагоняй, и маленькая мисс Лэнгли, дочь инструктора верховой езды, от которой нужно было вежливо избавиться, — видите ли, это была прелестная крошка семи лет от роду, любимица мисс Бланш, умудрявшаяся доставлять чертовски много хлопот, когда по вечерам приходила поиграть к нам на веранду, отвлекая от дела слуг и выпрашивая сахарные пирожные.

Среди всего этого я вскоре забыл про экзекуцию, пока после обеда Дафф Мейсон, Кармайкл-Смит и Арчдейл Уилсон с бокалами и сигарами не устроились на веранде и я услышал, как Смит вдруг что-то громко сказал. Я остановил лакея, несущего поднос, и сам подал его офицерам, так что подошел в самое время, как Смит говорил:

— … из всей проклятой ерунды, какую мне только приходилось слышать! Кто этот хавилдар?

— Имтияз Ахмед — и он отличный солдат, сэр, — это был молодой Гауг, с покрасневшим лицом и одетый в повседневный мундир, хотя все остальные собрались на обед в парадных.

— Вы имеете в виду — отличный сплетник! — со злостью бросил Смит. — И вы стоите здесь и рассказываете мне всякие выдумки о том, что в кавалерии зреет заговор, чтобы двинуться на тюрьму и освободить заключенных? Полная ерунда — а вы достаточно глупы, чтобы все это слушать…

— Прошу прощения, сэр, — заметил Гауг, — но я заезжал в тюрьму — и обстановка там угрожающая. А потом я побывал в казармах: люди замышляют что-то нехорошее и…

— Ладно-ладно, — махнул рукой Уилсон, — спокойнее, молодой человек. Возможно, вы еще не успели узнать их так же хорошо, как мы. Конечно, они в дурном настроении — ведь они видели своих товарищей, бредущих в кандалах, и огорчены этим. Некоторые из них могут даже разрыдаться из-за этого… Хорошо, Маккарам-Хан, — прервал он свою тираду, заметив меня за буфетом, — вы можете идти.

Вот и все, что я услышал, но поскольку этой ночью так ничего и не произошло, я не придал этому особого значения. [XXIV*]

На следующее утро миссис Лесли решила выехать пораньше, так что я подкрепил свои силы перед этим днем, который обещал быть хлопотливым, полудюжиной сырых яиц сбитых с пинтой крепкого пива, и мы снова поехали в Алигат. Она, чтобы ее черт побрал, была в прекраснейшем настроении и вскарабкалась на меня сразу же, как только мы достигли храма, так что к концу дня я даже удивился, как много индийской культуры могу я еще выдержать — при всем ее великолепии. К тому времени как мы тронулись в обратный путь, я был всего лишь выжатым как лимон и жестоко утомленным туземным ординарцем и с удовольствием подремывал, раскачиваясь в седле. Когда мы проезжали сквозь маленькую деревушку, лежащую в миле или около того от британского городка, — я даже расслышал звон колокола, зовущий к вечерне — миссис Лесли вдруг вскрикнула и натянула поводья своего пони.

— Что это? — испуганно воскликнула она, и когда я подъехал поближе, шикнула и прислушалась. Точно — теперь послышался еще один звук, похожий на отдаленный неясный ропот, как будто где-то вдалеке шумело море. Я не мог понять, откуда он исходит, так что мы быстро проскакали вперед, туда, где заканчивались деревья, и оглядели равнину. Прямо впереди были бунгало, стоящие на краю бульвара, — там все было спокойно; далеко влево виднелись очертания тюрьмы и за ней — темная масса города Мирута — там вроде тоже все было в порядке. Но когда я всмотрелся в покрасневший горизонт, то за зданием тюрьмы, там, где находились лагеря туземной пехоты и кавалерии, я заметил черные клубы дыма, поднимающиеся на фоне оранжевого неба и проблески огня, пробивающиеся сквозь мглу. Строения пылали, а отдаленный шум теперь понемногу превращался в тысячи голосов, которые кричали все громче и громче. Я остановился, всматриваясь и ужасные предчувствия все нарастали в моем мозгу — я даже не замечал, как миссис Лесли настойчиво дергала меня за рукав, пытаясь выяснить, что же происходит. Я не мог ей ничего сказать, потому что и сам этого не знал; да и никто в то время не мог предположить, что этим теплым мирным майским вечером начался Великий индийский мятеж.