Читать книгу - "Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар"

Надо сказать, что тем самым он поверг независимых наблюдателей в изумлённое состояние.

Ибо для того чтобы попасть в ближайший населённый пункт, таинственному браконьеру надо было обогнуть сто пятьдесят километров береговой линии. Очень говнистой линии, замечу. Вся в непропусках и не приспособленная для высадки, если погода хоть чуть-чуть ухудшится… Но в конце концов все сошлись на том, что, скорее всего, за мысом располагался другой браконьерский лагерь, гораздо лучше оснащённый, на котором базировался другой, не видимый из детского лагеря катер.

В этом месте часть истории, рассказанная воспитателями, заканчивается, – утвердил конец первой части Соловей.

– Километрах в сорока к западу от Атаскана в море впадает река Бургаули. В устьях реки находится наблюдательная станция заповедника. Наблюдательная станция только называлась так, потому что в лучшие времена там находилось два человека – научный сотрудник Иванов и инспектор заповедника дед Колосков. Ну, большую часть времени Иванов находился на берегу – наблюдал за колонией сурков. И однажды возвращается он в свою избу от этой колонии и видит, что в избе у него не один дед, а два. И второй, настырный такой, спрашивает: а что здесь, учёный человек, до города близко?

«Какого города, – изумляется Иванов, – нас сюда на вертолёте забрасывали!»

«Вот и я ему говорю – какой город, – подхватывает дед Колосков, – а он мне не верит ни в какую! Должен быть за следующим мысом, говорит…»

Путём длительного допроса Иванов установил следующее. Какой-то рыбнадзор нанял этого деда ловить краба на Атаскане за половину добытой продукции. При этом пообещал вывезти деда, краболовки и пойманную продукцию через неделю. Прошла неделя, две, и дед вспомнил старую поговорку Охотского моря: «Обещали в августе забрать, а ещё в июле не вывезли».

В этот момент Василич, Перец и Степан одновременно открыли рты, вероятно желая подкрепить справедливость этих слов десятками правдивых историй, но Соловей нетерпеливо махнул рукой.

– А так как все участники экспедиции всю дорогу до Атаскана беспробудно пили, то и время от посадки на катер в Городе до высадки на берег здесь, на полуострове, у дедугана спрессовалось до пары-тройки часов. И, решив, что вожделенный Город скрывается за каким-то из ближайших мысов, он погрузил в резиновую лодку-двухсотку свой нехитрый скарб и погрёб вдоль берега в поисках лучшей жизни.

– Настырный дед оказался, – хмыкнул Перец.

– Настырный – не то слово. Живёт дед, значит, в заповеднике, понятно – не выгонять же его… Живёт-живёт, и вдруг заповедницкие начинают понимать, что они здесь вроде и лишние. Какие-то новые порядки установлены, он их шмотками пользуется, будто собственными… В общем, изрядно надоело им это всё, они и говорят: грузись-ка ты в лодку обратно, ты дед здоровый, через тридцать километров маяк стоит – там дождёшься оказии.

Сел дед в лодку, и больше его никто не видел.

Капитан Василич сокрушённо покачал головой. Даже гыгыканье Перца показалось не столь естественным и жизнерадостным, сколь оно звучало обычно после третьего стакана. А надо заметить, что с утра он успел замахнуть минимум полбутылки.

– До позапрошлого года, – обрубил появившееся сочувствие Соловей. – Ибо в позапрошлом году вы, суки, бросили меня на Еврейском мысу.

Все уныло примолкли.

Опытный Василич шустро поднёс Соловью стакан водки.

– И я попёрся на Сиглан, чтоб хоть как-то выбраться в управление.

Соловей выпил.

– На Сиглане я встретил Лёху Чуму на его корыте. И с ним – какого-то здоровенного дедугана. Который всё ныл, как бы ему с Атаскана забрать закаточную машинку, брошенные краболовки и что-то там ещё. Тут я сообразил, что дед этот никуда не пропал, а каким-то образом не только выбрался в Город, но и изыскивает шанс возвратиться за орудиями производства.

Ну Петька Косов в конце концов сжалился над страдальцем. Завёл моторку, повёз деда на Атаскан. И как что-то в плечо меня толкнуло: езжай с ними, дескать! Дед что-то там рыпнулся – я ему государевой ксивой перед рожей помахал, сел в лодку. Ну, приехали мы к избе, он по кустам походил, выволок закаточную машинку, какие-то оставшиеся краболовки. А затем, гляжу, избой занялся. Присовокупил к шмоткам топор и стамеску – а те топор и стамеска, я точно помню, были не его – их Вова Дунаев там оставил при царе-кесаре ещё. Чуть я зазевался – гляжу, а он печку разбирает! Я к нему – что ж ты, пёс, делаешь, ты её сюда ставил, что ли? А он в ответ: здесь изба всё равно на хрен никому не нужна, а так я за бутылку в Городе хоть кому-нибудь её продам.

В общем, чуть мы его не отлупили там с Петькой. В очередной раз я убедился, что если человек пожилой – то это вовсе не значит, что хороший. И одной старости для уважения в жизни ни хрена не достаточно.