Читать книгу - "Восточный вал - Богдан Сушинский"

— Однако все еще есть возможность начать переговоры. — Услышав это, Гитлер повертел головой, словно метался в бреду или пытался утолить зубную боль. Однако рейхслейтера это не остановило. — По-моему, такая возможность представляется. В крайнем случае, можно попытаться выиграть время.

— Тогда, в «Вервольфе», под Винницей, ты тоже настаивал на переговорах с русскими, на перемирии с ними…

— Предлагал, мой фюрер, — деликатно уточнил Мартин.

Сейчас, после покушения на Гитлера, вслух вспоминать о приверженности к перемирию с кем бы то ни было из противников, а тем более — с русскими, стало небезопасно даже для него, рейхслейтера и личного секретаря фюрера.

— Вас много было таких, кто готов был добиваться мира любой ценой.

— Я к ним не принадлежал, — непростительно резко отреагировал Борман, — потому что знал цену победы наших солдат. Мир, но не любой ценой. Если бы нам удалось достичь его, когда наши войска еще находились между Днепром и Волгой, то наш «Восточный вал»[29]пролегал бы сейчас по Дону, или, в крайнем случае, по правому берегу Днепра. Теперь же его придется сотворять, в лучшем случае, на старых границах Германии. И это — в лучшем случае.

— «Восточный вал»? — неожиданно ухватился за эту мысль Гитлер, совершенно забыв о намеке относительно переговоров с русскими. — Да, Борман, да, кажется, мы совершенно упустили это: «Восточный вал»! Мы должны быть готовыми стоять на нем, как на последней позиции — на рубеже смерти, рубеже чести германской нации.

Спустив ноги на пол и растирая руками лицо, фюрер с минуту согбенно сидел в позе человека, приходящего в себя после ночного запоя.

— Думает ли теперь кто-либо в рейхе о сооружении вала, который способен окончательно остановить русские орды?

— Никто, мой фюрер.

— Почему? — с трудом поднял Гитлер слишком тяжелую для его тщедушного тела голову. — Почему так происходит, Борман?

— Опасаются, как бы это не было истолковано в духе пораженческих настроений, — мстительно напомнил ему рейхслейтер определение, которым клеймил когда-то Гитлер в ставке под Винницей его самого. — Возможное обвинение в пораженчестве и предательстве — вот что постоянно сковывает всякого, кто действительно пытается думать о завтрашнем тяжком дне нашей обороны и политики.

— Значит, они все-таки боятся меня, — без особой радости констатировал фюрер.

— Но это тот случай, когда они должны не бояться, а верить.

— Где карта? — решительно поднялся, почти подхватился Гитлер, осматривая стены и стоявший рядом стол. — Где здесь, черт возьми, карта?!

— Карту, — тотчас же толкнул дверь Борман. — Фюреру — карту Восточного фронта!

— Она в кабинете! Рядом с комнатой отдыха, — отозвался адъютант фюрера Шауб. — Однако передвижение войск противника в результате последних наступлений на нее еще не нанесено.

— А передвижение германских войск в результате последних наступлений вы на эту карту уже вообще не наносите?! — патетически воскликнул Борман.

— Не в ту сторону они передвигаются, господин рейхслейтер, — вызывающе объяснил адъютант фюрера.

— А русские, по-вашему, передвигаются в «ту» сторону?

— За русскими мы едва поспеваем даже по той, главной, карте, — простодушно объяснил Шауб.

И впервые Борман позавидовал ему. Пребывая в ипостаси личного адъютанта фюрера, обергруппенфюрер, пройдя через компромат, касающийся его сексуальных оргий, и через прочие доносы многочисленных недругов, сумел отвоевать для себя бесценное право: оставаться беспредельно простодушным, доходя при этом до немыслимой для своего положения откровенности.

— Господин бригаденфюрер, — в ту же минуту доложил начальнику личной охраны один из эсэсовских офицеров, оставшихся наверху, у входа. — Прибыл рейхсмаршал Геринг.

— Где он?! — встрепенулся Борман. Вот уж с кем бы ему не хотелось встречаться сейчас в кабинете фюрера, так это с рейхсмаршалом.

— Уже в рейхсканцелярии.

Это сообщение застало Гитлера в проеме двери кабинета. Он оглянулся и, немного помедлив, приказал Раттенхуберу:

— Сюда его. А еще — пригласите ко мне Гиммлера и Шелленберга. Нет, лучше Скорцени, если только он в Берлине. И принесите карту, находящуюся в рейхсканцелярии.

30

— Господин гауптштурмфюрер, он уже доставлен сюда.

— Кто? — удивленно уставился барон фон Штубер на фельдфебеля.

— Ну, он, пленный этот.

Штубер сидел за небольшим письменным столом, в уютной угловой комнате на втором этаже особняка, в который только недавно перебазировался из крепости его отряд «рыцарей рейха», и чувствовал себя при этом довольно неуютно.

После комнатки-кельи в башне крепости, после всего того грубого неуюта средневековой цитадели, к которому он успел приучить себя, находясь в крепости с ранней весны до декабрьских Морозов, этот кабинет, как и весь небольшой двухэтажный особняк, вызывал в нем чувство неуверенности и собственной ненужности. Словно его, профессионального военного, вдруг усадили за бухгалтерские книги, всучив вместо армейской карты и пистолета конторские счеты.

— Так кого все-таки доставили, мой фельдфебель? — с ленивой усталостью переспросил Штубер, изображая улыбку на располневшем, с печатью тылового безделия, лице.

— Ну, того, бывшего пленного, схваченного на кладбище, — объяснил Зебольд, но, еще раз встретившись с непонимающим взглядом гауптштурмфюрера, пробормотал: — Извините, я считал, что вам уже сообщили по телефону. Речь идет о пленном, который когда-то соорудил виселицу возле лагеря в Сауличах. К сожалению, забыл его фамилию.

— Хотите сказать, что речь идет о скульпторе Гордаше, Отшельнике?! Его что, схватили?! Где и как это произошло?

— Детали позвольте упустить, скажу лишь, что он поджег виселицу и…

— Поджег виселицу, которую сам же и построил?! — удивился Штубер. — И ведь соорудил он ее мастерски, великолепный, оказывается, плотник.

Теперь уже Зебольд удивленно посмотрел на Штубера. Даже его, давно привыкшего к неординарным причудам гауптштурмфюрера, это замечание заставило запнуться. Он не понимал: шутит Штубер или же поступок Отшельника действительно поражает его.

— Этот вояка поджег виселицу и потом огнем из пулемета не подпускал к ней солдат охранного батальона лагеря. Схватить его удалось уже на кладбище, когда он расстрелял все патроны.