Читать книгу - "Инженю - Александр Дюма"

Давайте рассмотрим соотношение: Бог пожелал меня наказать, но Бог же пожелал сделать меня злым; наказание имело результат, которого Бог хотел достичь, так как, сделав меня злым, он стал виновником моего преступления, а оно, в свою очередь, стало причиной бесчеловечной кары; поэтому Бог по-прежнему останется первопричиной тех мук, которые я заставлю претерпевать своих врагов, когда стану сильнее всех, если мне суждено это.

Теперь, если в глубине этой загадки не таится некий великий итог, если частное зло не способствует незримым образом общему благу, вы должны признать, что индусы правы, принимая одновременно принцип добра и принцип зла и позволяя злому человеку часто торжествовать над добрым.

Дантону нечего было возразить на это страшное рассуждение; однако он еще не знал, к каким последствиям из этого умозаключения приведут события.

Марат выпил большой стакан воды, чтобы унять горечь, которую вихрь воспоминаний поднял со дна его души к пересохшему горлу.

— Все это не объясняет мне, — заговорил Дантон, смущенный наступившим молчанием, ибо он не знал, как ответить на рассуждение, вызвавшее это молчание, — все это не объясняет мне, почему вы, спасшись от кнута палача господина Обиньского, от сабель офицеров Станислава, от фортификаций Каменца и чумы, нагрянувшей туда специально ради вас, не погибли в подземных озерах отменной тюрьмы, которую вы считаете крепостью Динабург, но не можете сказать мне ее точное название. Если Бог иногда вас и губит, то признайтесь, что спасает он вас всегда; если люди вас и преследуют, признайтесь, что они также приходят вам на помощь! Воевода, староста, имеющий право выносить смертные приговоры и разрешать все мелкие дела в своем владении, обрекает вас на смерть; бедный конюх, слуга, лакей, раб спасает вас; губернатор, получивший строгие приказы в отношении события, в причастии к которому вас обвиняют, бросает вас в подземелье, куда проникает вода, где нельзя выжить; там вы заболеваете, становитесь кривым, уродливым, это так, но все же не умираете, ибо я вижу вас. Значит, как вы сами прекрасно понимаете, один человек способствовал вашему освобождению, тогда как другой человек способствовал тому, чтобы отправить вас в тюрьму; человеколюбие первого уравновешивает жестокость второго.

— Э, нет! Именно здесь вы и заблуждаетесь, дорогой мой! Вы полагаете, что человек, избавивший меня от тюрьмы, спас меня из человеколюбия, подобно бедняге Михаилу, который, наверное, заплатил жизнью за свое доброе деяние? Так вот, не заблуждайтесь на сей счет: тот, кто спас меня из тюрьмы, спас меня из эгоизма.

— Может быть, — сказал Дантон. — Но скажите, пожалуйста, откуда вам это известно? В глубине сердец читает только тот, кого вы отрицаете.

— Хорошо! Сейчас вы увидите, ошибаюсь ли я, — возразил Марат. — У меня, естественно, был тюремщик, который каждый день приносил мой скудный паек; это был славный малый, живший со своей семьей в некоем подобии жаркой печи и любящий удобства. Все шло хорошо до тех пор, пока река оставалась в своих берегах, но когда началось половодье, то, чтобы пробраться ко мне, этому человеку сначала приходилось шлепать по жидкой, как болото, грязи, затем перебираться через это мое озеро, и он изрыгал целые потоки замысловатых русских ругательств, способных заставить отступить реку, если бы ее волны были столь же робкими, как те волны, которые в ужасе отпрянули назад при виде чудовища, посланного Нептуном, чтобы испугать коней Ипполита! Итак, река не обращала никакого внимания на брань моего тюремщика, и вода продолжала подниматься; так что скоро этому славному человеку пришлось уже не просто мочить ноги, но погружаться в воду по колени и наконец по пояс!

Славный малый от этого отказался; он заявил коменданту крепости, что тюремщики не должны находиться в подземелье; с заключенными же все было ясно, поскольку вместе с илом и речной водой в тюрьму проникало столько крыс и угрей, что они могли пожрать не одного узника, а целый десяток.

Следовательно, необходимо было лишь не кормить меня: крысы и угри доделали бы остальное.

Комендант ничего не ответил на жалобы тюремщика, который продолжал, хотя и с большой неохотой, раз в день принимать ледяную ванну.

Тогда тюремщик решил осуществить свой план и оставить меня подыхать с голоду. Двое суток он не приносил еды.

Хотя жизнь тогда не представляла для меня ничего приятного, умирать я не хотел. На второй день, поняв, что тюремщик принял окончательное решение, я стал кричать во все горло; голос у меня сильный, как вчера вы смогли убедиться в этом; мои вопли были услышаны тюремщиком. Поскольку они могли быть услышаны другими людьми, тюремщик, обвиненный в превышении полномочий, рисковал потерять место, и потому он принял решение, которое, как вы сейчас увидите, делает величайшую честь его воображению.

Прежде всего он прибежал на мои крики. «Какого дьявола вы орете? — распахнув дверь, спросил он. — Что с вами?» — «Как что, черт возьми? — ответил я. — Я есть хочу».

Он подошел ко мне и подал мой паек.

«Послушайте, — обратился он ко мне, пока я пожирал эту мерзкую еду. — Вам не кажется, что вы устали быть моим узником?» — «Разумеется!» — воскликнул я. «Отлично! А я не меньше устал быть вашим надсмотрщиком». — «В самом деле?» Я не спускал с него глаз. «Так что, если вы изволите вести себя тихо и пообещаете, что не будете больше орать, сегодня ночью…» — «Что сегодня ночью?» — «Будете свободны». — «Я?» — «Ну да, вы!» — «И кто же вернет мне свободу?» — «Разве не у меня ключи от ваших кандалов и вашей темницы? Значит, спокойно ешьте и ждите меня; этой ночью вы покинете крепость». — «Но если обнаружат, что я сбежал, что будет с вами?» — «Они ничего не заметят». — «Но каким образом вы сможете это сделать?» — «Не спрашивайте, это мое дело!»

И он ушел, заперев дверь.

Я по-прежнему испытывал голод, но эта новость лишила меня аппетита: мне было известно, что во всех странах мира тюремщики знают заключенных наперечет, и узник просто так не исчезает, не вызвав в тюрьме некоторого переполоха.

Поэтому я ждал, больше пугаясь того счастья, какое мне было обещано, чем радуясь.

Я видел, как спустились сумерки, наступил вечер, как сгустилась тьма, и услышал, что на крепостных часах пробило десять.

Почти в ту же секунду дверь в темницу отворилась и я увидел моего тюремщика. В левой руке он держал фонарь, а на правом плече тащил какую-то ношу, пошатываясь под ее тяжестью.

Эта ноша была такой странной формы, что я уставился на нее и больше не мог оторвать глаз. С пятнадцати шагов она казалась мешком, с десяти — человеком, с пяти оказалась трупом.

Я вскрикнул от ужаса.

«Кто это?» — спросил я. «Ваш преемник», — со смехом ответил он. «Как, мой преемник?» — «Нуда… Понимаете, у меня два заключенных, о которых я особо забочусь; один находится в сухой камере, спит на мягкой постели из соломы; другой содержится в подземелье по шею в воде… Кто из этих двух должен умереть? Конечно, тот, кто в худших условиях. Так вот, заключенные, спору нет, созданы на муку тюремщикам! Умер именно тот, кто содержался прилично; тот же, кому совсем плохо, упрямо продолжает жить! Честное слово, здесь уже ничего не поймешь… Ну ладно, держите вашего товарища».