Читать книгу - "Блудное чадо - Дарья Плещеева"

– Гляди, пан Войцех, упустишь красавицу, – сказал пан Янек, показывая Воину Афанасьевичу на Анриэтту, ведущую милый разговор с Пасеком.

– Да Бог с ней…

– Может, именно эта тебе не по душе? Другая полюбилась? Жаль. Эта видала свет и людей, много чему может научить, что бы тебе пригодилось. Не то что ваши московские боярыни. Эта в тереме сидеть не станет. Хотел бы я знать, правду ли она рассказала о себе ее величеству. Королева ее узнала и была ей рада, но королева помнит ее еще юной девой.

Правда о баронессе Воину Афанасьевичу совершенно не была нужна. В последнее время его беспокоила настойчивость отца Миколая и пана Янека. Оба к одному клонили: что Московия нуждается в людях, образованных на европейский лад, и что много пользы своему государству принесет такой человек, вдобавок привыкший к европейским придворным обычаям.

– Если бы вы вернулись домой, ваш государь сперва назначил бы вам наказание, потом бы простил вас, – сказал ксендз. – Он человек любознательный, он призвал бы вас к себе, расспрашивал бы, и вы могли бы сделать ему очень выгодные предложения. Назвать людей, которые охотно бы приехали в Москву и поступили на царскую службу хотя бы. Это были бы люди, сведущие в науках, умеющие воспитывать юношество. Вы большую пользу принесли бы своему государю, если бы содействовали их приезду в Россию. Да и вам было бы с такими людьми веселее. Бояться государя вам не надо – по нашим сведениям, он не стал карать вашего батюшку и защитил его от всех нападок.

Возвращаться Воин Афанасьевич решительно не желал. И даже страшная мысль посетила его: то место, где он сейчас обретается, – не Европа! Нечто иное, о чем позабыли рассказать иноземцы, с которыми он приятельствовал в Царевиче-Дмитриеве, но не Европа.

А тут еще Васька вконец обнаглел – требует, чтобы ему бумагу покупали и куски графита у разносчиков. Он выстругал особые дощечки, между которыми зажимался графит, и вовсю портил дорогую бумагу, копируя лица и фигурки с гравюр. Толку от этого Васьки никакого, одна трата денег, да еще постоянное недовольство: кто, как не этот дармоед, Воина Афанасьевича в Польшу сманил? Начали наглые молодые стольники в Кремле, они кричали: поезжай-де к своим иноземцам, они худородных любят! А тут еще и Васька, которому без срамных картинок жизнь немила!

Хотя христианам велено прощать недругов, но простить тех стольников Воин Афанасьевич никак не мог. Всякий раз, как приходило сожаление о побеге, память их сразу подсовывала. А потом – батюшку, который не должен был держать его при себе…

– Гляди, гляди, он ее за руку держит, – шепнул пан Янек.

Воин Афанасьевич стоял с ним в галерее, со всех сторон охватившей замковый двор, а баронесса фон Шекман с Пасеком – тоже в галерее, как раз напротив.

– И Бог с ней…

– А она хитра! Она и мне позволяет себя за ручку брать! Вот как Господь сотворил этих баб? И с тем она, и с другим, и с третьим, и от нее не убудет!

Тут Воина Афанасьевича и осенило.

Он понял, в чем его спасение.

Ведь государевы послания, написанные затейным письмом, отец Миколай ему вернул. Так не попытаться ли продать их еще раз, кому-то иному? Тем более что плата за первую продажу выражалась лишь в месте покоевого и жалованье. Пораскинув умишком, Воин Афанасьевич догадался наконец, отчего не получил за послания настоящей цены. Кому-то выгодно было держать его в покоевых, не давая ходу вверх, к государственным делам, чтобы он охотно согласился на любое предложение, пусть хоть в Россию вернуться! А если совсем станет плохо, то и веру поменять. Недаром же хитрый отец Миколай католичество свое столь красиво нахваливал. Не звал, не принуждал, а потихоньку к мысли подводил…

Нужно было всю осень, зиму и весну потратить неведомо на что для того, чтобы наконец разозлиться, а от злости поумнеть!

– Ну и я, стало быть, буду ее за ручку держать, – пообещал пану Янеку Воин Афанасьевич. – Невелика наука…

– Ты же видел, как я к ней подходил, как кланялся? Вот и ты так же подойдешь. И скажешь приятное – что-де сияет весеннее солнышко, но ярче блещут ее милые глазки, это же совсем просто! – наставлял пан Мазепа. – Я сам сколько раз про милые глазки говорил! Всем нравится! А теперь скажи, друг любезный, прямо: хочешь ли с ней спать? Или для начала тебе бы со знатной пани просто поговорить научиться?

– Хочу.

– Что ж молчал?

– Стыдно было…

– В твоем отечестве странные понятия о том, что стыдно. Не беспокойся, ты от этих понятий теперь быстро отвыкнешь. Долго ты за них держался, но вот пришла пора прощаться. Ступай, ступай, обойди галерею, пока она не ушла. И все мне потом расскажешь.

Воин Афанасьевич не знал, что кроткого, слабого и миролюбивого человека опасно доводить до состояния, когда он уже не отличает добро от зла. Один побег сгоряча он уже совершил. А теперь следовало подготовиться разумно и основательно, выбрать такой двор и такого монарха, чтобы оценил по достоинству…

Пока шел по галерее – размышлял, как быть с Васькой Чертковым. Васька – приятель, Васька – свой. Но он же, Васька, словно камень на шее, потому что сам себя прокормить не в состоянии.