Читать книгу - "Дань кровью - Виктор Юнак"

Он спешился и в сопровождении одного лишь Черного Джюры вошел под навес кузницы. Навстречу ему бросился управляющий, в обязанности которого входило не только наблюдать за людьми, но и измерять и считать деньги.

— Как идет работа! — спросил у него жупан.

— Как нельзя лучше, — ответил управляющий. — Серебро идет чистое, высшей пробы.

Жупан всматривался в работу кузнецов, и щеки его розовели не столько от бушующего в горне пламени, сколько от удовольствия.

— Прикажешь остановить людей, пресветлый? — поинтересовался управляющий.

— Нет, зачем же. Пусть работают, — и после небольшой паузы добавил: — А мы посмотрим.

И они втроем пошли смотреть на работу кузнецов. Вот двое рабочих прикрепили очередную форму к наковальне, сверху на нее положили пластинку, а пластинку прикрыли второй формой, к которой была приделана железная ручка. Кузнец взялся за эту ручку левой рукой, а правой ударил молотом по форме. Затем приподнял верхнюю форму, взглянул на пластинку — отпечаталось ли на ней изображение? Работа была сделана четко и мастерски, и вот уже эту пластинку подхватил другой мастер, положил к себе на широкую наковальню и начал пластинку утоньшать. Третий мастер делал молотком оттиск этой матрицы в серебре. Тут же был и ученик, собиравший вылетавшие из-под молотка монеты в кожаный фартук и относивший их резальщику, который большими стальными ножницами приводил монеты в надлежащий вид.

Когда несколько брошенных в широкую бадью с водой монет остыло, управляющий лично поднес их жупану. Тот взял в руки еще теплое, сверкающее серебро, излучавшее его лик, и от удовольствия прикрыл глаза. Здесь все было хорошо. Настроение у него улучшилось настолько, что он подозвал к себе десятилетнего мальчишку-ученика, совсем чумазого и едва державшегося на ногах от усталости, и вложил ему в потную, грязную ладошку серебристую монетку, дружески похлопав его по плечу. Мальчишка расплылся в улыбке и поклонился до самой земли.

Ну что ж, теперь можно было ехать и в Сельцы к Жоре Бевшичу и торговаться по поводу себров-рабов. Здесь жупан тоже своего никогда не упускал.

10

В семье Живковичей было двое детей. Еще четверо умерли во младенчестве. Старший сын, Гргур, уже три года женат, два года назад родилась у него дочка, а сейчас жена его, Милица, ждала второго и была уже на сносях. Гргур хоть и жил в тех же Лисцах, что и родители, но как только женился, отделился от них и хозяйство с отцом разделил.

Была у Живковичей и дочь Зорица, которой совсем недавно минуло пятнадцать, и отец Андрия часто задумывался над тем, что давно пора ей жениха подбирать, а мать Драгана переживала, что дочь ее засиделась в девках. Она сама-то вышла замуж за Андрию в неполных четырнадцать, а в пятнадцать уже Гргура родила. Тогда ведь как было — девка в двенадцать лет уже считалась совершеннолетней и могла становиться замужней бабой. Черед мальчишек становиться совершеннолетними приходил к четырнадцати годам. Зорице же было пятнадцать… Зорица… Драгана часто вспоминала, с какими муками рожала ее. Долго ничего не получалось. И лишь в тот момент, когда солнце, проснувшись, начало свой долгий дневной путь по небосклону, услышала Драгана первый крик девочки. Потому и назвали ее Зорицей, именем, родившимся от зари. Красивая, голубоглазая, с коричневыми, как кора дуба, густыми волосами, стройная и ласковая, да к тому же трудолюбивая, она привлекала внимание многих себров. Многие из них хоть сейчас готовы на ней жениться, но старый Андрия знал цену своей дочери и не желал ее выдавать за первого встречного. А время шло. Почти все подруги и ровесницы Зорицы уже вышли замуж, стали появляться на улице, лишь повязав на голову белый платок. Некоторые уже успели стать матерями.

Солнечным апрельским днем, справившись с домашней работой, Зорица умчалась с подругой Славкицей, дочерью Гавро Савича, отцовского побратима, в лес, покрывший зеленым покрывалом вершину пологой и невысокой горы. Вот-вот сойдут ландыши, и надо успеть собрать самый большой букет — себе на радость, подругам не зависть. Впрочем, каждая девушка стремилась сделать то же самое. Зорица со Славкицей разошлись в разные стороны с тем, чтобы вечером собраться вместе и похвастаться каждая своим букетом. Солнце клонилось к закату, день становился все более серым. Зорица устала постоянно склоняться за цветами и решила отдохнуть. До вершины горы оставалось всего несколько сот метров. Что-то ее подгоняло, гнало наверх. Что там, по другую сторону? Туда ходить себрам было запрещено, так как там был катун, деревня, в которой жили влахи-пастухи, племя, почитаемое в Сербии на уровне рабов, хотя и жили влахи в этих местах издревле, еще до завоевания Балканского полуострова римлянами. Их считают потомками фракийских племен, живших в античный период в Эпире и юго-западной части Балкан в труднодоступных массивах Пиндских гор. Римляне же их романизировали и приучили к скотоводству. Скотоводами влахи так и остались, а вот равноправия им добиться не удалось.

Но на сей раз любопытство Зорицы оказалось сильнее запрета. Она покричала Славкице, позвала ее, чтобы идти вместе, но та ушла далеко и то ли не слышала, то ли не хотела отзываться. И Зорица решилась. По едва заметной тропке, тяжело дыша от возбуждения, она поднялась на самый верх горы. К своему удивлению, она заметила, что пейзаж с этой стороны ничем не отличается от хорошо знакомого ей южного склона. А ведь она считала, что здесь все иное. Только большая широкая ложбина вдали скрывала в себе с полтора десятка деревянных домов, в которых жили влахи, да склон был более пологим, и вместо густого труднопроходимого леса здесь стояли редкие деревья да кустарники, а огромное пространство было покрыто ярко-зеленым, сочным первотравьем. На этом пастбище и сейчас паслось большое пестрое стадо коз и овец, которых, по всему было видно, уже собрали вместе, чтобы гнать назад, в овчарни. Зорица нашла глазами пастухов. Их было трое — двое среднего возраста, а один совсем молодой. Зорице захотелось подойти к ним поближе и разглядеть их как следует. Она забыла про цветы, и те немногие, которые успела собрать, как-то сами собой, незаметно для нее, выпали из рук, когда она пробиралась сквозь заросли, с каждым шагом все приближаясь к влахам. И с каждым шагом все больше рискуя себя открыть.

Влахи о чем-то переговаривались друг с другом, играя кнутами, сплевывая и посмеиваясь. Овцы с козами дощипывали свою последнюю на сегодня траву. Пастушьи собаки мирно лежали у ног своих хозяев. И вдруг одна из них, большая рыжая овчарка, навострила уши и негромко, но злобно зарычала. Остальные собаки тоже подняли головы.

— Ты что, Караман? — Самый молодой пастух (овчарка была его) посмотрел в том направлении, куда повернулась собака, но ничего не заметил.

— Не волка ли учуял? — встревожено произнес один из старших пастухов, весь покрытый следами от оспы. — Не убраться ли нам отсюда, пока не поздно?

— Пожалуй, пора, — поддержал другой и щелкнул кнутом. — Эхей, ну-ка, пошли домой.

И тут же вся блеющая, живая лавина шерсти послушно, хотя и не спеша, тронулась вниз по направлению к катуну.

Однако молодому влаху, как и Караману, что-то показалось подозрительным. Он медленно пошел вперед в сопровождении своего рычащего пса, хотя остальные собаки уже гнали стадо.