Читать книгу - "Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм"

— К этому времени мы сделали три рейса в Анголу: Меса-медиш, Луанда, Лобиту, вывозили кокс из Норденхам-на-Везере, обратно везли руду. В декабре простояли около трех недель на рейде Лобиту. Порт был переполнен. Жара основательная. На обратном пути высокая температура. Лечили лекарствами и виски. В Эмдене сошел на берег.

То, что старика пришлось нести с корабля на носилках, он не сказал. И самое важное и фатальное: врачи на суше определили туберкулез в прогрессирующей стадии, который судовой врач не обнаружил. Старик на несколько месяцев был заперт в туберкулезной больнице под Бременом. К тому же ему удалили одно легкое.

Так как стало теплее, завтрак подают на кормовой части палубы (на юте): «Пленеризм». Я был рад, что уже закончил завтракать, когда появился один из ассистентов, самый худощавый человек на борту. Так что мне не пришлось снова поражаться тому, сколько он может загрузить в себя. Правда, ассортимент для обжор довольно значительный. Сегодня на завтрак были пончики с бананом, яйца на выбор, гренки с ветчиной и яичницей-глазуньей с салями, жареная колбаса с пряным соусом, свежее молоко. На обед будет: холодный фруктовый суп, бульон с заправкой, жареная камбала, сливочный соус, фрикассе с рисом и мороженое. Затем в 15 часов на полдник кофе с пирожным. А на ужин: отбивная в панировке, картофельный салат, помидоры, лук, редиска, рыбные консервы и фрукты на ночь.

Слишком много еды для людей, которые мало двигаются. Некоторые люди из персонала машинного отделения и реактора имеют солидные животики. Только этот ассистент представляет собой исключение из правила, гласящего, что неумеренность в еде и питье неизбежно ведет к появлению большого пуза. Каждый раз, когда я его вижу, я задаю себе вопрос, куда же девается та пища, которую он с таким ожесточением поглощает. «Очевидно, он кормит дюжину солитеров», — считает шеф.

Большая черно-желтая бабочка порхает передо мной, когда я продолжаю путь. Откуда она появилась? Возможно ли, что эту бабочку занес к нам воздушный поток с точным курсом на наш корабль, без использования компьютера предвидения? Нет никого, кто мог бы ответить мне на вопрос о подобных чудесах природы…

В своей каюте я в первый раз плотно закрываю окна и включаю кондиционер — слишком душно.

Я привожу в порядок мои письменные принадлежности, чтобы сделать записи о снятых сегодня утром фотопленках, но тут меня заставил испуганно встрепенуться треск и скрип. Столкновение? Я бегу к двери. И тут до меня доходит: да это же люди из Гамбурга! Сегодня утром они плывут по извилистой линии, говорил старик. Черт возьми! Ну и нагнали они на меня страху. Теперь вибрирует и эта каюта. «Не может в мире человек пожить…» — мурлычу я и покидаю это негостеприимное место. Я уставился на море за кормой и фотографирую таинственные иероглифы, которые мы пишем в море, совершая петлеобразные движения. Этот бурлящий белой пеной, извивающийся шлейф создали наши 10 тысяч лошадиных сил! Он является парафразой расточительной траты энергии. Дикое клокотание уменьшается уже в пределах видимости. Вскоре от нашего следа ничего не останется. Море не имеет памяти. Карандашная линия на морской карте — это все, что останется от наших рысканий в море. В один прекрасный день и ее сотрут, и только несколько координат в бортовом журнале останутся доказательством того, что мы здесь побывали. Мне приходит на ум одно из мест из имеющегося у меня произведения «Океан» Росси. Я с трудом отрываю свой взгляд от молочно-зеленой дорожки, прохожу длинный путь вперед и поднимаюсь в свою каюту. Книгу я достаю в один прием. Это место у меня подчеркнуто:

«Там, где он идет по земле, человек оставляет свои следы, он избороздил землю колесами телег, с помощью железа он пашет и бурит — колея колеса и железный плуг надолго оставляют следы. Но в море человек не оставляет следов. Борозда, проложенная носом корабля, тотчас же заполняется снова. У моря нет прошлого, у него нет памяти. Древний троглодит украсил стены пещеры символами, однако в том случае, когда символы отсутствуют, в некоторых случаях достаточно железок, чтобы сказать: здесь жил человек. Сколько историй разыгралось на этой водной поверхности? Исследования, заморская торговля, битвы, кораблекрушения, старания, страдания, борьба, геройство, кровь. Что осталось от всего этого? Океан был и будет чистым незаполненным местом. Человек жаждет продолжения, хочет победить время. Земля питает это заблуждение человека. Все изнуряет, съедает себя, сгнивает, ломается; самый твердый камень стачивается. Но все это происходит медленнее, чем жизнь человека, который таким образом навеки закрывает глаза в убеждении, что оставил знак своего продолжительного пребывания на земле. Море — это скала, которую не может взять ни один металлический инструмент. В море смерть окончательна…»

Когда рысканье прекратилось и корабль перешел на свой проложенный ранее курс, я иду на капитанский мостик. На дежурстве третий помощник капитана господин Шмальке. На атомоходе «Отто Ган» он плывет в первый раз. Когда я спросил старика, кто еще живет в надстройке с мостиком, то узнал: третий помощник занял там две каюты: одну для себя и своей жены и еще одну — для пятилетнего сына.

Я застываю в дверях на мостик как громом пораженный: идиллия в духе Людвига Рихтера на море! Фрау Шмальке сидит в очках с никелевой оправой на высоком лоцманском стуле, как за стойкой бара, и вяжет желтый пуловер, а отпрыск крутит штурвал. Вреда он, по меньшей мере, нанести не может, так как включено автоматическое управление кораблем. Маленький господин Шмальке стоит рядом с желтым вязаньем и пялится в даль.

Старик в штурманской рубке выглядит рассерженным.

— Кто же допустил такую безнравственность? — выпалил я. — Это же не баржа на Эльбе!

— Новейшие времена, — бормочет старик. — На кой мне эти волнения? Одного не понимаю: человек ведь давно в пароходстве ХАПАГ. Он же не с какого-нибудь греческого корабля.

— Я тоже не понимаю, хотя и по другой причине, чем ты: он же лишится ореола в глазах жены и ребенка. Дома он может строить из себя большого навигатора, но если супруга видит, что он делает, что у него затекают ноги от долгого стояния, что время от времени он смотрит в бинокль, иногда взглядывает на радар и так часами, — тут уже краски не те!

Глядя на него, так и подумаешь. Но кто сегодня решится выбрать эту профессию? Вероятно, у красавиц, идущих с таким вот молодцом в ЗАГС, даже иллюзии не сохранилось, что они выходят замуж за моряка. Это звучит горько. Но старик прав: теперь это уже не моряки, это чиновники от морского ведомства. Мне приходит на ум, что я еще ни разу не видел ни одного свободного от вахты матроса с книгой в руках. О Джозефе Конраде,^[24] я это проверял, никто из них не слышал. А вот старик прочитал всего Конрада.

Самая крепкая раздатчица пищи, очевидно свободная от вахты, занимается, когда я раньше времени прихожу в столовую, разгадыванием кроссворда. Она сразу же спрашивает меня: