Читать книгу - "Походный барабан - Луис Ламур"

Даже в сравнительно небольшом городе человек может совершенно затеряться, переменив образ жизни; а Кордова — город весьма большой.

В городах существуют как бы отдельные островки, обитатели которых не имеют связей за пределами своего острова. Некоторые мыслители полагали даже, что человек, не испытывая душевных неудобств, может общаться лишь с неким ограниченным числом людей, и считали, что именно поэтому возникает в обществе разделение на классы и разобщенность отдельных групп. Если я выберу один из таких островков, далекий от тех кругов, где меня знали раньше, то смогу жить так обособленно, как если бы находился в другой стране.

Передо мной широко распахнулась пасть ворот. Поблизости слонялись несколько солдат. По спине у меня пробежали мурашки, сердце заколотилось. Это была опасная минута. Я сделал над собой усилие и зашагал дальше, не поднимая глаз от дороги. Когда я поравнялся с солдатами, у меня чуть ноги не подкосились; трясясь от страха, я шагнул в ворота — и тут услышал знакомый голос:

— Проверяйте тщательно! Пока халиф не кончит прочесывать горы, следует опасаться разбойников, которые могут искать убежища в городе.

Это был Гарун! Это его голос!

Взглянув украдкой, я увидел его в офицерской форменной одежде верхом на прекрасном вороном коне. Значит, и он в числе моих преследователей! Мы с ним никогда не были столь близки, как с Махмудом, хотя между нами и установилась своего рода спокойная дружба…

Вереница движущихся людей уносила меня дальше, но я не удержался и снова взглянул назад. Это было ошибкой.

Наши глаза встретились; какой-то миг мы пристально смотрели друг на друга. В его взгляде мелькнуло вначале удивление, потом озадаченность. Он двинулся было ко мне, однако тут между нами оказалась повозка, запряженная четверкой быков, и преградила ему путь. Когда я снова оглянулся, он уже смотрел в другую сторону.

Голод подточил мои жизненные силы. Единственным ценным предметом, который у меня оставался, был кинжал — последняя связующая нить с отцом и с родным домом.

Бесконечные улицы раскрывались — и смыкались за мной; в конце концов я оказался не в силах идти дальше и опустился на землю, привалясь спиной к стене какого-то дома. Пригревало солнце, теплое и ласковое, воздух исходил ароматами. Вокруг меня торговали апельсинами, дынями, виноградом, — а я умирал с голоду. Надрывали глотки спорщики, щелкали кнуты, гремели по мостовой колеса, и от ближайшего лотка доносился приятный запах кофе…

Я был до предела измотан, голова моя свесилась на грудь, и я уснул.

Проснулся, промерзнув до костей. Солнце зашло, базар опустел. Сон, казалось, не принес мне отдыха, а в кишках у меня была пустота, в которой ворчливо ворочался голод.

Мышцы мои застыли и одеревенели, лицо болело, и податься мне было некуда. Я в отчаянии огляделся вокруг.

Ну почему я такой дурак? Будь я узником, меня бы, по крайней мере, кормили. А может, сразу задушили бы?

Я угрюмо оглядел базарную площадь, засыпанную фруктовыми корками, увядшими листьями, опавшими с деревьев, и прочим мусором, который обычно оставляют после себя торговцы. Скоро придут метельщики, а за ними — фонарщики…

Как последний выход у меня был кинжал. Я мог умереть.

Умереть? Но ведь я Кербушар, сын Жеана Кербушара, корсара! Разве не для того я отправился в путь, чтобы спасти отца и поискать своего счастья? Разве я трус, что собираюсь так быстро сдаться? Я, уехавший из Кадиса в плаще с зашитыми драгоценностями?

В воздухе стояла отвратительная вонь, но ещё хуже смердело мое собственное немытое тело, моя заскорузлая от грязи одежда…

И тут я заметил позади какой-то лавчонки апельсин, свалившийся со стоявшего поблизости лотка. Взглянул на него, потом на владельца лавки, собиравшегося уходить, и начал подниматься.

Неспешно подойдя, я поднял плод, но лавочник повернулся ко мне, поглядывая то на апельсин, то на меня:

— Это мое. Отдай или заплати.

— Я голоден, — сказал я.

Он пожал плечами:

— Да? Ну и что? Заплати, тогда и ешь.

— У меня нет денег.

Лицо его застыло; он оглядел меня с откровенным презрением.

— Отдавай апельсин и убирайся.

Кинжал был спрятан у меня в складках пояса. Если я выну кинжал, апельсин, пожалуй, не покажется ему такой уж большой ценностью; однако в дальнем конце рыночной площади вертелись солдаты, и ему нужно было только крикнуть погромче.

— Ты не приемлешь слова Аллаха? — тихо спросил я. — «Вкушай от плодов земных и накорми бедного и несчастного»?

— У Аллаха свои заботы, у меня свои. Плати деньги. Если Аллаху будет угодно, чтобы тебя накормили, тебя накормят — только не я.

Пристально глядя на него, я сосредоточил на его лице всю силу взгляда. Когда я сделал шаг вперед, он невольно отступил.

— Нет бога, кроме Аллаха, — провозгласил я, — но дьяволов есть великое множество…

Мои слова ему не понравились, и торговец снова шагнул назад, поглядывая по сторонам, словно ища способа ускользнуть.

— Многие есть дьяволы, — повторил я, — и каждый научил людей своим проклятиям…

Подняв руку, я уставил в него палец и стал бормотать на своем родном бретонском языке какие-то фразы из друидских ритуалов, не имеющие, впрочем, ничего общего с проклятиями.

Его лицо застыло от ужаса. Я забыл, сколь недавно эти люди покинули пустыню, где правили свирепые, дикие божества, и суеверие было в порядке вещей.

— Нет! — торговец поднял руки, как бы стараясь прикрыться. — Возьми плод и иди!

Схватив небольшую гроздь бананов, он сунул её мне:

— Возьми ещё вот это… Но только уйди. Я бедный человек… Я тебе ничего плохого не сделал… Я не знал… Я только думал…

Схватив бананы с его ладони, я грозно взглянул на него, а потом неспешно двинулся прочь, в душе радуясь своей удаче. Воистину, есть сила в слове…

На ходу я съел бананы, а за ними и апельсин. Он был перезрелый и не пришелся мне по вкусу, но все же это была еда. Потом я ополоснул руки в фонтане и вытер о рубашку. Теперь, когда желудок чем-то наполнился, я воспрянул духом. И начал раздумывать о месте для ночлега.

Если бы для этого потребовались проклятия, уж я бы придумал самые ужасающие; однако должно найтись решение попроще. Почему я должен валяться в холодной уличной пыли, если мог бы положить голову на плечо какой-нибудь состоятельной вдовушке, взыскующей утешения? Однако, увы, если здесь и имеются такие, то внешность моя в этих лохмотьях не вызовет их благосклонного взгляда.

Любопытно, что успех создает вокруг себя некую особую атмосферу, благоприятную для дыхания красивых женщин. Несомненно, это следует из каких-то физических законов, из неких особенностей женского инстинкта или природы женских законов самосохранения.