Читать книгу - "Бич Божий - Уильям Дитрих"

Они издавна привыкли к полигамным бракам, а жестокие войны и захват пленных обеспечивали приток женщин из покорённых стран, так что гаремы становились наградой за боевую доблесть. У гуннов имелись и наложницы, жившие в некоем «сумеречном» положении — между узаконенным браком и рабством. Порой они оказывали большее влияние на своих тщеславных хозяев, чем их законные жёны. Смерть в бою, разводы, новые браки и любовные романы были столь распространены, что ватаги ребятишек, с криками носившихся по лагерю, казалось, принадлежали всем и никому в отдельности. И детей, точно стаю волчат, радовала эта воля. Гунны многое прощали малышам, считая умение обращаться с лошадьми самым важным для будущего воина. Нас, римлян, столь же основательно и серьёзно обучали риторике или истории. Однако варвары могли с грубостью сердитой медведицы отшлёпать непослушных детей или швырнуть их в реку, чтобы те хорошенько запомнили, как надо себя вести. Наказания вообще являлись частью жизни, и к ним нередко прибегали, лишая озорников пищи, воды, заставляя их долго плыть, обжигая огнём или бросая в колючий кустарник. Драки поощрялись, и каждый гунн сызмальства метко стрелял из лука. Мальчишки стойко переносили боль и гордились, когда им удавалось выдержать суровые испытания, с которыми не справились их друзья. Они приходили в восторг, застигая врасплох растерявшихся противников, и выше всего ценили готовность пролить свою кровь на поле боя. Девушкам внушали, что они должны быть ещё крепче и терпеливее мужчин: ведь у них одна, главная, цель — родить как можно больше детей, которые когда-нибудь развяжут новые войны.

Зерко стал моим проводником в этом воинственном мире. Карлик с явным удовольствием наблюдал, как дети дразнят и мучают друг друга, возможно вспоминая собственные мучения и насмешки над его крохотным ростом. «Погляди на Анагаи. Мальчик научился удерживать дыхание дольше других ребят, потому что он самый маленький и его часто бросали на дно Тисы, — пояснял он мне. — Бохас пытался его утопить, но Анагаи однажды сдавил ему яйца, и теперь Бохас его не трогает. Сандилу выбили глаз в драке на скале, а Татос не стреляет с тех пор, как ему сломали руку, и потому ловит стрелы щитом. Они хвастаются своими синяками. Чем злее и воинственнее мальчишка, тем больше у него шансов сделаться вожаком».

Я начал тренироваться. Мои мускулы сильно развились и окрепли уже во время путешествия. Здесь, в Хунугури, не было книг, и я не тратил время на чтение. Составление заметок занимало лишь часть дня, и поэтому я мог закаляться, словно гунн, и скакать галопом на моей кобылице Диане, совершенствуя мастерство наездника. По совету Зерко я распаковал тяжёлое римское оружие и стал овладевать основами воинского искусства. Должно быть, я производил на гуннов странное впечатление. Моя спата^[47], или кавалерийский меч, была массивнее изогнутых гуннских клинков, а кольчуга из цепей весила больше их нагрудников из кожи и тонких пластин. К тому же в сравнении с маленькими круглыми плетёными щитами всадников мой овальный щит напоминал стену дома. Иногда гунны вступали со мной в поединок. Конечно, я уступал им в скорости, но и они не могли пробить мой щит, а лишь стучали по нему, как по панцирю черепахи. Несколько раз эти состязания заканчивались вничью, и их прежние злобные шутки сменились ворчливым уважением.

—Ты, римлянин, надёжно укрылся, точно лиса в норе, и до тебя никак не доберёшься.

Сенатор был против моих упражнений.

— Мы послы, Алабанда, — упрекнул меня как-то Максимин. — Нам нужно подружиться с гуннами, а не сражаться с ними на мечах.

— Именно это и делают друзья гуннов, — ответил я ему и затаил дыхание.

— Благородный дипломат не станет драться, как простой солдат.

— Сражение — единственный вид благородства, в который они верят.

Вмешательство Скиллы лишь увеличило мой интерес к Илане. Я узнал, что он осиротел в детстве, в пору ожесточённых войн, и был воспитан дядей, Эдеко, а сам Аттила обещал отдать ему в жёны Илану, когда он докажет свою храбрость в бою. Пока что она служила у Суекки. Смирилась ли она с этой участью? Скилла утверждал, что спас ей жизнь, и она без возражений принимала его подарки и защиту. Однако щедрость молодого гунна смущала девушку, и она явно чувствовала себя пойманной в ловушку.

Мне хотелось сравняться с ним и преподнести что-нибудь Илане, но я не привёз с собой никаких подарков. Конечно, она была решительной и смелой женщиной, видевшей во мне возможного избавителя от плена. И я не знал, бескорыстно ли её внимание ко мне или она просто желает воспользоваться моей помощью как дорогой к освобождению. Я вычислил её маршруты и старался словно невзначай появляться на её пути, когда она выходила по делам из дома Суекки, да и она тоже научилась ждать меня в укромных уголках. Соблазнительная походка Иланы заставляла меня думать о её гибком теле, даже когда она была в самых скромных и бесформенных одеяниях. Она всегда ободряюще улыбалась мне, хотя порой задерживалась без особой охоты. Мы оба стремились к недостижимой цели, и Плана это понимала.

— Прошу тебя, не подчиняйся этому гунну, — сказал я однажды, увидев, что она торопится.

Илана посмотрела на меня, как на спасителя, и её глаза ярко заблестели. В такие минуты она мне особенно нравилась, однако я помнил о том, что у меня не было реальной возможности ей помочь. А вдруг я верно догадался и она лишь использует меня?

— Я просила Суекку не пускать к нам Скиллу, — сказала Илана. — Моя неблагодарность возмутила её и позабавила Эдеко. Любое сопротивление, с точки зрения гуннов, — это вызов и чуть ли не бунт. Меня это так тревожит, Ионас. Скилла теряет терпение. Мне нужно бежать из лагеря.

— Не знаю, согласится ли Эдеко тебя отпустить.

— Может быть, у меня появится шанс, когда ваше посольство закончит переговоры и обменяется пленными. Поговори с сенатором.

— Пока не стоит.

Мне было ясно, что её спасение не имеет смысла ни для кого, кроме меня. Я взял Илану за руку, и даже это лёгкое прикосновение подействовало возбуждающе.

— Скоро вернётся Бигилас, и тогда у нас появится возможность, — опрометчиво пообещал я. — Я твёрдо решил забрать тебя отсюда.

— Прошу тебя, моей жизни придёт конец, если ты меня не спасёшь.

А затем вернулся Бигилас.

* * *

Сын Бигиласа, темноволосый одиннадцатилетний мальчик с большими выразительными глазами, приехал в лагерь, открыв рот и вытянув шею так, что у него даже от напряжения «звенел» позвоночник. Да и мог ли он не засмотреться на гуннскую орду, слухи о которой римские мальчишки преувеличивали до мифических размеров? Юный Крикс гордился тем, что его отец сыграл столь важную и чуть ли не центральную роль в переговорах. И он, Крикс, стал гарантом честности в отношениях обеих сторон! Тот факт, что во время путешествия Бигилас был рассеян и озабочен, не слишком удивлял мальчика. По правде говоря, поглощённого собой Бигиласа нельзя было назвать добрым, внимательным отцом или надёжным спутником. Но Крикса взволновало величие цели и обещанное богатое вознаграждение. Многие ли сыновья могли это сказать?