Читать книгу - "Восхождение - Борис Сопельняк"

И вот каких-то две недели спустя в штабе Франко появился элегантный, с ярко выраженной армейской выправкой, корреспондент «Вестей Андорры». Прежде всего, Пабло Маркин – так его называли на испанский манер – представился одному из главных идеологов фалангистов Франциско Рамосу. Он передал бывшему цирюльнику письмо от его старого клиента барона Скосырева и в качестве сувенира небольшую коробочку с короной на крышке. Когда Рамос увидел эту коробочку, всю его напыщенность и спесь как ветром сдуло!

– Ну, барон! Ну, молодец! – вскочил он и подбежал к окну заставленного антикварной мебелью кабинета. – И как он об этом узнал? Ведь ни одна живая душа не ведает о том, что я коллекционирую часы. А барон узнал! И что он прислал?! Он прислал то, чего так не хватало в моей коллекции: настоящий «Ролекс» в платиновом корпусе, – вертел он так и эдак сверкающие каким-то глубинным блеском часы. – В золотом корпусе у меня есть, в титановом есть, а вот в платиновом не было. Их и сделано-то было штук десять, не больше…Та-ак, а теперь почитаем, что он мне пишет, – развернул Рамос запечатанный сургучом конверт.

Пока изнывающий от счастья цирюльник читал послание своего старого клиента, Маркин, едва сдерживая скептическую улыбку, разглядывал его кабинет. Как и все не державшие в руках боевого оружия люди, дорвавшийся до власти фалангист увешал стены кабинета пистолетами, винтовками и карабинами, а на подоконники поставил ручные пулеметы. Даже чернильница роскошного письменного прибора была сделана из гранаты. А портрет каудильо Франко, написанный в полный рост, был обрамлен дамасскими клинками.

«Черт бы их побрал, этих коротышек! – ругнулся про себя Маркин. – Что Франко, что Рамос, они же всю жизнь доказывают окружающим, что ничем не уступают гренадерам, и потому ломают, крушат и крови проливают куда больше, нежели нормальные люди. Эти себя еще покажут, – со злостью подумал он, – и кровушки испанской прольют столько, что красным станет их прославленный Гвадалквивир».

– Что это с вами? – закончив чтение письма, подошел вплотную к нему Рамос.

– Ничего, – развел руками Маркин.

– Как это, ничего? А шрам? Откуда он у вас? И почему ни с того ни с сего он стал красным?

– Ах, шра-а-м, – улыбнулся Маркин. – Так это давнее дело. Я уж и думать о нем забыл. Летом 1919-го, во время атаки, какой-то буденновец рубанул меня по лбу. Хилый был, видно, рубака, потому что череп удар выдержал, а вот кожу рассекло основательно: пришлось даже зашивать. В полевых условиях это сделали кое-как – вот шрам и остался.

– Так вы воевали против коммунистов?

– Еще как!

– Вот и мы воюем против коммунистов. Вы им проиграли. А мы не проиграем! Ни за что не проиграем! – рассек он воображаемой саблей воздух. – Потому что они – порождение дьявола, а все, что рождено духом зла, должно быть уничтожено. Вы согласны?

– Согласен, – кивнул Маркин. – Попадись вы им в руки, они ведь вас тоже не пожалеют. Я-то это знаю. Вы не представляете, сколько народу расстреляли большевики в России, расстреляли только за то, что эти люди были родом из дворян, носили погоны или рясу священника… А почему шрам стал красным? Это от волнения, – решил соврать Маркин. На самом деле шрам наливался кровью только тогда, когда Павел злился или серьезно возмущался. – Что ни говорите, а представлять свободную Андорру – дело серьезное, не моргнув глазом, продолжал он. – К тому же у нас нет армии. Не дай бог, какое-то неловкое движение – и что коммунисты, что фалангисты сотрут нас в порошок.

– Коммунистов не бойтесь, – привстав на цыпочки, похлопал его по плечу Рамос. – Мы вас в обиду не дадим. Если, конечно, не станете им помогать! – сузил он глаза. – И не будете ставить палки в колеса нам.

– Какие палки, какая помощь! – искренне возмутился Маркин, при этом шрам стал багрово-красным. – Я вас уверяю, что ни один наш пастух не запишется в войско республиканцев, им сейчас не до этого: наши пастухи медленно, но верно выбиваются в предприниматели.

– А вот это – дело. Это хорошее дело, – одобрительно кивнул Рамос. – Когда у человека есть собственность, он никогда не станет бастовать, ходить на демонстрации и митинговать. Митинги и демонстрации – это удел голодранцев, лентяев и бездельников. Самое странное, эти люмпенизированные оборванцы почему-то считают, что другие люди, те, которые в поте лица добывали свой хлеб и сделали какое-никакое состояние, должны с этой голью перекатной поделиться, то есть просто так отдать нажитое упорным трудом. А не отдадут добром – отнимем: так говорят их идеологи-коммунисты. Вот вам, выкусите-ка! – сделал он своими крохотными пальчиками миниатюрную фигу. – Протянете руки за чужим добром – оторвем эти руки, к чертовой матери! – неожиданно сильно стукнул он своим кулачком по столу. Вы согласны? – снова спросил он.

– Еще как согласен! – поддержал его Маркин. – В России-то у нас не только все отобрали, но и вынудили бежать за границу.

– Значит, вы с нами? – протянул Рамос маленькую, но неожиданно сильную руку.

– Конечно, с вами, – пожал его руку Маркин. – Но как журналист, – понизил он голос, – я подчеркиваю, как журналист демонстрировать свои симпатии открыто я не имею права. Иначе на нас тут же набросятся страны, которые заявили о политике невмешательства во внутренние дела Испании, а это, как известно, Англия, Франция и США. Я уж не говорю о Лиге Наций, которая гарантирует нашу независимость и пока что стоит на защите таких малых государств, как наша Андорра. Поэтому, с вашего позволения, я буду писать не только о том, как по-рыцарски благородно ведут себя солдаты Франко, но и о том, что воевать в белых перчатках невозможно и без крови на войне не обойтись. Вы согласны? – решил он воспользоваться присказкой Рамоса.

– Согласен, – поняв его ход, улыбнулся Рамос. – Но… в разумных переделах, – наставительно поднял он наманикюренный пальчик. – Все, что касается того, что делается, как вы сказали, без белых перчаток, не должно создавать впечатления о наших солдатах как о варварах и кровавых маньяках.

– В разумных пределах, все будет в разумных пределах, – погладил заметно побелевший шрам Павел. – Я только просил бы выдать мне такое удостоверение, которое не ограничивало бы свободу передвижения, то есть чтобы я мог посещать и дивизионные штабы, и траншеи на передовой.

– Об этом можете не беспокоиться, такой пропуск-вездеход у вас будет… А теперь о другом. Когда вы думаете вернуться в Андорру?

– Я не знаю, – пожал плечами Маркин. – Ну, наверное, через неделю-другую, во всяком случае, не раньше, чем соберу достаточно много материала.

– Перед отъездом обязательно зайдите ко мне, – подошел к настенному шкафчику Рамос. – У меня к вам будет маленькая просьба, – достал он тускло блеснувший флакон. – Дело в том, что я хочу отблагодарить барона Скосырева за его бесценную посылку, тем более что в письме он намекает на то, что приличного одеколона в Андорре достать невозможно. А я в свое время, – горделиво улыбнулся он, – как бы это сказать поделикатнее, – ласково поглаживая флакон, чуть ли не пел Рамос, – приучил его к таким ароматам, каких в продаже просто не бывает: ведь этот одеколон я делал сам.