Читать книгу - "Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар"

Двадцать лет тому назад осужденные на каторгу или ссылку весь путь от Москвы до места отбывания наказания проходили пешком. А это ни много ни мало – две тысячи лье до Забайкалья и две тысячи двести – до города Якутска. Вы не ошиблись, даже самое короткое расстояние – две тысячи лье, или восемь тысяч восемьсот километров, составляет едва ли не четвертую часть земного экватора! Одни партии арестантов находились в дороге два года, другие – два с половиной. Но с тех пор администрация произвела кое-какие изменения, к несчастью, скорее видимые, чем подлинно положительные. Согнанных отовсюду заключенных отправляют теперь на пароходиках вверх по Каме, одному из притоков Волги, везут из Перми до Екатеринбурга через Урал по железной дороге и затем на повозках доставляют в Тюмень, откуда начинается нескончаемо долгий речной путь на баржах – сперва по реке Тобол до города Тобольска, далее по Иртышу до Самарского – места впадения этой реки в Обь – и, наконец, вверх по Оби до Томска.

Услышав о таких переменах, некоторые могут подумать, что осужденные избавлены от дорожных мук, поскольку их доставляют на транспортных средствах поближе к месту изгнания. Какой-нибудь умник, демонстрируя неуместный оптимизм, может даже воскликнуть: «Им остается пройти лишь последнюю часть пути – уже после Томска!» На самом деле до поселений вдоль реки Кара – три тысячи восемьдесят километров, или девять месяцев пешего пути. Если же место назначения – Якутск, то пройти придется еще больше – четыре тысячи шестьсот восемьдесят километров. Воистину, бескрайние пространства России то и дело заставляют нас удивляться.

Но, по мнению администрации, и Якутск еще слишком близок от Москвы, и политических заключенных отправляют теперь в Верхоянск и Нижнеколымск – в край полярной ночи. Следовательно, к вышеприведенным четырем тысячам шестистам восьмидесяти километрам, отделяющим Томск от Якутска, надо прибавить еще две тысячи триста двадцать километров – от Якутска до Нижнеколымска. Приплюсовав к 4680 километрам 2320 километров, получим семь тысяч километров, или 1750 французских лье, что примерно совпадает с названной вначале цифрой в две тысячи лье. Для того чтобы преодолеть подобное расстояние пешим строем, требуется два года.

Разве мы неправы, отмечая, что улучшение условий доставки заключенных к месту их постоянного пребывания скорее видимое, чем истинное? Да и можно ли вообще говорить о каком бы то ни было улучшении после прочтения книги русского писателя Максимова?^[4] Три тома его сочинений, рассказывающие о поселениях в Сибири, стали надежным источником сведений, хотя он лишь приподнял завесу над реальным положением дел.

Максимов подробнейшим образом описывает ту часть пути, которую преодолевают на повозках. Он сообщает, как каторжане в один голос называют это транспортное средство машиной, словно специально придуманной, чтобы мучить людей и тягловых животных. Попадая то в одну рытвину, то в другую и словно перебирая колесами клавиши пианино, повозки громыхают то по белым, то по черным переброшенным через топкую болотистую жижу бревнам. Телеги медленно плетутся от одного арестантского барака до другого, выматывая душу из осужденных, которым, едва прикрытым лохмотьями, приходится в любую погоду просиживать неподвижно прикованными друг к другу на узкой скамейке по восемь – десять часов.

Что же касается плавучих тюрем – барж, доставляющих осужденных из Тюмени в Томск, – то они не лучше повозок. Каким бы ни был хорошим сам замысел сократить пеший путь, его реализация не дала ощутимых результатов, особенно с точки зрения гигиены: из-за немыслимой тесноты баржи становятся настоящими рассадниками заразы.

По прибытии в Томск, откуда и начинается пеший путь протяженностью в два года, каторжников и ссыльных в течение нескольких дней разбивают на отдельные группы – в зависимости от конечного пункта их назначения.

Одна из партий таких осужденных, вверенная усердному, но туповатому капитану Еменову, двадцать шестого ноября 1878 года выступила в направлении к Якутску. Этот солдафон, прослуживший в армии до седых волос и привыкший за долгие годы к ужасам этапирования ссыльнокаторжных, был в отвратительном настроении – худшем, чем обычно. Дело в том, что двум приговоренным к каторжным работам участникам заговора нигилистов, которых побаивался сам царь, обманув бдительность старого служаки-исправника, удалось бежать из томского острога^[5], а поиски их до сей поры ничего не дали. И перед тем как отправиться в путь, капитан Еменов получил от исправника – начальника уездной полиции – предписание принять участие в розыске государственных преступников и задерживать всякого, кто покажется подозрительным. А по дороге из Семилужного в село Ильинское Еменова нагнал примчавшийся на взмыленном коне вестовой с известием о том, что беглецы движутся тем же маршрутом, что и колонна.

Документы у задержанных были в полном порядке. При въезде в село Ишимское путешественники даже представили подорожную^[6] с печатью. Но разве не бывает так, что злоумышленник, стараясь скрыться от правосудия, заранее обзаводится всеми необходимыми документами? Пометка в паспортах этих так называемых французов действительно подтверждала их заявление о том, что они направляются к самому северному мысу восточного побережья Сибири. Но кто поверит, что французы, изнеженные существа, отважились вдруг пересечь бескрайний континент, да еще зимой! Прямо курам на смех!

Чего ждешь, тому и веришь! И после краткого допроса у начальника колонны, как казалось ему, появились достаточно веские основания для ареста подозрительных лиц, и при этом Еменова не мучили угрызения совести, если таковая еще у капитана имелась.

Потрясенные неожиданным поворотом судьбы, не оправившиеся еще от падения, от резкой смены жары в избе и холода на улице, напуганные до смерти, путешественники сразу же были отправлены в арестантский барак. Подобные заведения тюремного типа – деревянные строения за высоким забором – располагаются по пути следования колонны приблизительно через каждые пятнадцать километров и служат для этапников местом дневного или ночного отдыха.

В Ишимском селе своеобразный придорожный острог, сооруженный более тридцати лет назад, измочаленный непогодой и повидавший на своем веку многие тысячи ссыльнокаторжных, прогнил от пола до потолка. Снег, подтаивая, сочился с крыши изо всех трещин, образуя на полу зловонную лужу, в которой толклись не менее пятисот заключенных, хотя барак был рассчитан только на сто пятьдесят человек.

Распахнув дверь грубым ударом, казак увидел направившегося к нему навстречу высокого, обнаженного по пояс старика.

– Ты староста?

– Да.