Читать книгу - "Железный Хромец - Михаил Попов"

В этот момент подслеповатый старик наконец узнал того, кто к нему явился, и протянул к нему руку, прося, чтобы тот помог ему встать.

– Мне сказали, что ты вместе с Хаджи Барласом ускакал в Хорасан.

– Вы считаете, учитель, что, бросив город на произвол злой судьбы, бек поступил достойно?

Старик горестно покачал головой.

– Почему же вас удивляет то, что Аллах удержал меня от недостойного поступка?

– Меня не удивляет то, что ты здесь, меня расстраивает, что таких, как ты, столь немного.

Повинуясь приглашающему жесту шейха, Тимур уселся на потертый ковер рядом с человеком в чалме.

– Это мой молодой ученик, зовут его Маулана Задэ. Он учится в Самарканде в медресе^[11].

– В Самарканде? – удивленно спросил Тимур. – Что же заставило вас, уважаемый, оставить стены родного обиталища?

Маулана Задэ приложил руку к груди и слегка поклонился:

– Я согласен с вами, время сейчас не лучшее для путешествий. Но бывают дела, заставляющие пренебречь соображениями подобного рода.

Голос у книгочея оказался низкий и хрипловатый, чувствовалось, что он привык к тому, чтобы его слушали внимательно.

В разговор вмешался шейх:

– Маулана Задэ здесь не случайно, он прибыл, чтобы посоветоваться со мной. Посмотри, что творится вокруг, разве может не воспламениться сердце всякого честного человека, разве в голове у него не появится мысль о том, как спастись от черной напасти?!

Слушатель медресе положил руку шейху на рукав, как бы предостерегая его от произнесения особенно резких слов. Старик не сразу понял, чего от него хотят, а когда понял, рассерженно заметил:

– Это Тимур, сын Тарагая. До ваших мест, возможно, не дошла еще слава о нем, но у нас он известен как человек честный. Он вернулся сюда, рискуя жизнью, чтобы защитить родной город. Разве это не доказывает то, что ему можно доверять?

Маулана Задэ мягко улыбнулся:

– Даже самому себе человек не всегда может доверять, что же говорить о других.

Открылась дверь в павильон, и пламя в глиняном светильнике, стоявшем на каменных плитах пола, заколебалось.

Лицо человека в чалме словно окаменело, но тревога его была напрасной – это сестра шейха, худая согбенная старуха с почерневшим от вечного сидения у огнедышащей плиты лицом, внесла поднос. На нем стояли два чайника и лежало несколько лепешек.

Когда Арзи Биби вышла, Шемс ад-Дин Кулар сказал, взяв в руки чашку с горячим чаем:

– Ты всегда был любителем секретов и почитателем тайной стороны вещей, Маулана Задэ. А ведь на все вопросы есть прямые ответы. «Кто Господь неба и земли?» – спросят тебя. Скажи: «Аллах!» – «Тогда неужели вы взяли себе помимо Него заступников, которые не владеют для самих себя ни пользой, ни вредом?» Что ты ответишь на это, Маулана Задэ?

Книгочей отхлебнул чаю, и снова затаенная улыбка появилась у него на устах.

– Учитель, для того, чтобы ответить на ваш вопрос, я призову в помощники воителя Тимура.

Тимур удивленно посмотрел на говорившего, но возражать не стал.

– Ведь вы, уважаемый, только что прошли по городу и видели бессмысленное воодушевление народа, решившего с оружием в руках защищать свою жизнь и имущество?

– Видел.

– И, как человек опытный в военном деле, ответьте мне: смогут они, несмотря на все свое воодушевление и решимость, отразить нападение?

Тимур отрицательно покачал головой:

– Несколько сотен чагатайских всадников уничтожат всех мужчин в городе.

Маулана Задэ удовлетворенно кивнул, могло показаться, что его радует подобная перспектива.

– В свое время Потрясатель Вселенной, предусмотрительнейший Чингисхан, приказал срыть все крепостные стены вокруг городов Мавераннахра, и с тех пор его население сделалось совершенно беззащитным. Но человек не может жить, ничего не предпринимая для своей защиты, ведь так, воитель Тимур?

Тимур не ответил. Он был согласен с говорившим, но ему было неприятно с ним соглашаться.

– Когда явное сопротивление становится невозможным и бессмысленным, и человек, и город, и народ ищут пути сопротивления тайного.

– С одной стороны, ваши слова, уважаемый, абсолютно ясны, но с другой – совершенно туманны, – заметил Тимур, грея руки о чашку с чаем.

Маулана Задэ поставил свою чашку на поднос и приложил руки к груди, благодаря за угощение.

– Я хотел бы рассказать вам больше, но боюсь, что не имею права, ибо сказано: «Отверзший уста не вовремя подобен сосуду худому».

Гость встал, отвесил поклон хозяину дома.

– Должен я теперь идти, потому что помимо дела приятного, то есть посещения учителя, есть у меня и иные заботы. Может быть, менее радостные для сердца моего, но отложить исполнение которых я не вправе.

Когда Маулана Задэ ушел, шейх Шемс ад-Дин Кулар довольно долго находился в мрачном молчании. Тимур, чувствуя его состояние, не мешал ему. Он размышлял о только что состоявшемся разговоре и никак не мог уяснить для себя его подоплеку. И это его раздражало. Несмотря на молодость и неглубокую образованность, сын Тарагая отчетливо различал в себе умение разбираться в людях. Ему было достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы разглядеть в нем второе дно, если оно в нем было. В слушателе самаркандского медресе оно несомненно наличествовало, но какой рисунок изображен на нем, понять пока было невозможно.

Неожиданно заговорил старик:

– Он был очень смышленый мальчик. Я гордился тем, что у меня есть такой ученик.

– Я отчетливо различаю горечь в ваших словах, учитель.

– А я и не скрываю ее, горечи своей. И, размышляя о Маулана Задэ, я предполагаю самое худшее.

– Что вы считаете худшим, учитель?

Шейх некоторое время стучал гранатовыми четками – единственной драгоценностью, имевшейся у него в доме.

– Он приехал сюда не просто так.

– Я и сам об этом догадался.

– И сейчас он пошел на встречу с кем-то.

– Он и сам не делал из этого тайны.

Шейх перевел на Тимура взгляд своих слезящихся от масляного чада подслеповатых глаз.

– Он заговорщик.

Тимур, закусив верхнюю губу, откинулся на потертые подушки. Как же он сам об этом не догадался? Все же духовный взор, к коему прибег старик, более проницателен, чем…

– Он сербедар? Да, учитель?

– Я буду возносить молитвы, дабы это было не так, но, к сожалению, уверен, что никакими молитвами дела здесь уже не исправишь.