Читать книгу - "Пуритане - Джек Кавано"

— Тебя выдала книга, — священник указал на злополучный томик так, словно ему предстояло стать уликой в суде. Энди огляделся. Толстяк привел его в маленькую комнатку, расположенную за часовней. Это было скромное обиталище, обстановка которого состояла из небольшого деревянного стола и двух простых стульев. На столе валялись бумаги и карты, поверх них лежали стопки книг. Единственным украшением, кроме пары подсвечников, служило распятие над столом. Комната, судя по всему, предназначалась не для приема гостей, а для спокойной, уединенной работы.

Священник с величественной непринужденностью уселся за стол. Он не предложил Энди последовать его примеру, да это было и к лучшему — вряд ли молодому человеку удалось бы согнуть колени. Сложив руки на груди, толстяк прижал к себе книгу. Он помолчал, разглядывая Энди. Постепенно его губы расплылись в отеческой улыбке: так улыбаются набедокурившему ребенку.

Поглаживая книгу, священник сказал:

— Благодаря ей я догадался, где ты прячешься. А одежда на полу лишь подтвердила мои подозрения.

Он задумался, и его лицо приобрело добродушно-насмешливое выражение.

— Зачем ты сунул книгу в узелок?

Энди осторожно прокашлялся.

— Отец не хотел, чтобы я привозил ее в Лондон.

Повисла пауза. Священник ждал дальнейших объяснений.

Энди неловко пошевелился. Доспехи скрипнули.

— Отец говорит, что я слишком много читаю. Вот я и спрятал книгу в дорожном сундуке. Узелок среди одежды незаметен.

— Ты собирался читать ее, облачившись в доспехи?

— Нет, — Энди покраснел, — на приеме было очень скучно, и я сбежал. Почитал немного, а потом решил осмотреть замок. Это, — он указал на доспехи, — вышло случайно.

Священник взглянул на книгу и нараспев прочел:

— «Эпоха рыцарей». Джеффри Бербер, — он по-мальчишески улыбнулся. — В детстве я читал эту книгу раз пятнадцать, — он вскинул глаза на Энди и, не выдержав, рассмеялся. — В твоем возрасте я бы тоже не упустил случая примерить доспехи.

Энди с видимым беспокойством следил за священником. А тот вновь взялся перелистывать томик, словно хотел что-то найти. Такого поворота событий юноша не ожидал. Этому человеку беспрекословно подчинялся Элкинс. Одного его слова было достаточно, чтобы усмирить подвыпившую толпу придворных. Молодой человек полагал, что на него обрушится праведный гнев. Однако перед ним сидел добродушный, улыбчивый человек.

Внезапно священник резко захлопнул книгу и быстро спросил:

— Кто твой любимый рыцарь?

— Любимый рыцарь?

— Ну да, любимый. Есть же он у тебя!

— Вообще-то, — пробормотал Энди под скрежет доспехов, — мне нравится сэр Гавэйн.

Священник насупился.

— Гавэйн? Не Ланселот? Нет воина отважнее Ланселота!

Энди вновь смутился. Он явно угодил пальцем в небо. Но юноша чувствовал себя неловко не только из-за своего ответа. Ему невыносимо хотелось сесть, сложить руки, сделать что угодно, лишь бы не стоять здесь, издавая противный скрежет. Теперь он понял, почему рыцарей всегда изображают в полный рост, — дело не в их добродетелях, просто они не могли согнуться.

— Ланселот доблестный воин, — примирительно сказал Энди и переложил шлем в другую руку. — На турнирах и в бою ему не было равных, но он не безупречен. Ланселот не смог обуздать свою страсть. Эта слабость погубила Круглый стол и короля Артура.

— Понимаю, — священник со смешанным выражением задумчивости и веселого удивления погладил свою остроконечную бородку. — А скажи-ка, Эндрю, ты когда-нибудь испытывал столь же сильное чувство к женщине, какое питал Ланселот к Гвиневре?

— Конечно! — воскликнул Энди.

Брови священника поползли вверх.

— Ну, может быть, не столь сильное. Но ведь на свете есть вещи поважнее женщин!

— Вот как? Звучит неплохо для того, кому… сколько? Семнадцать? Восемнадцать?

— Восемнадцать.

— Ясно. Тогда скажи, Эндрю, что, по твоему разумению, важнее женщин?

— Справедливость и… преданность! А уж этого Ланселоту явно недоставало. Он предал короля и своих товарищей, согрешив с королевой.

Священник одобрительно засмеялся.

— Неужели ты на самом деле сын лорда Перси Моргана?

В эту минуту послышались раздраженные голоса. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал разгневанный лорд Морган, за которым следовали леди Эвелин, мать Энди, и Филипп, его брат.

Принадлежность родителей Энди к высшему обществу, несмотря на их крайне возбужденное состояние, не вызывала никаких сомнений. Лорд Морган очень заботился о своей внешности. Его темно-зеленый бархатный камзол был весь расшит золотыми нитями и усыпан драгоценными камнями, рукава украшали разрезы и буфы. Поверх камзола была надета подбитая мехом накидка. На шее болталась массивная золотая цепь с медальоном, изображающим усмехающегося северного оленя в упряжи. Лорд Морган не вышел ростом, зато имел очень зычный голос. Энди не раз слышал, как отец говорил: «Когда у невысокого мужчины громкий голос, он исполин».

Если в Англии кто-то и мог тягаться с лордом Морганом по части голоса, то это мать Энди. Леди Эвелин не уступала мужу и в любви к моде. Вряд ли ей понравилось бы жить в эпоху скромности и благоразумия. Туалет леди Морган соответствовал ее положению в обществе. На королевском приеме она блистала в парике из золотистых локонов, который смотрелся куда лучше ее собственных тусклых волос. Парик изготовил искусный парикмахер из прелестных кудрей маленькой нищенки, которую леди Морган встретила в Лондоне, куда частенько наезжала за покупками. Она затащила девочку к себе в карету и предложила продать волосы за два пенса[12]. Слуги, не дав бродяжке времени на раздумье, сунули ей деньги и в два счета остригли.

На сей раз леди Морган щеголяла в белом платье с большим кружевным воротником в форме крыльев. Корсаж был усыпан драгоценными камнями, а юбка расклешена по последней моде. Тщательно продуманная длина наряда позволяла полюбоваться чулками, украшенными самоцветами.

Туалеты леди Морган были предметом зависти почти всего королевского двора. Однако именно это «почти» и не давало ей покоя. Матери Энди хотелось, чтобы ее нарядам завидовал «весь» двор. Для того-то в тот день на ней и сверкало жемчужное ожерелье.

Подбирать украшения к своему туалету она начала задолго до королевского приема. Леди Морган страстно желала, чтобы при виде ее драгоценностей лондонские модницы — все как одна — позеленели от зависти.