Читать книгу - "Ожерелье королевы - Александр Дюма"

В ту же минуту глухой стук колес нескольких экипажей по засыпанной снегом мостовой возвестил маршалу о прибытии гостей, и вскоре, благодаря пунктуальности метрдотеля, девять человек уже занимали места вокруг овального стола в столовой.

Через десять минут гости почувствовали, что в столовой они совершенно одни: в самом деле, немые слуги, подобные теням, неизбежно должны были быть и глухими.

Де Ришелье первым нарушил эту торжественную тишину, продолжавшуюся столько же времени, сколько гости ели суп, и сказал своему соседу справа;

— Граф, вы не пьете?

Граф Гаагский поднес стакан к глазам и посмотрел сквозь него на пламя свечей.

Содержимое стакана искрилось, как жидкий рубин.

— Вы правы, господин маршал, — отвечал он, — спасибо.

Он произнес слово «спасибо» тоном столь благородным и столь ласковым, что наэлектризованные присутствующие поднялись в едином порыве с криком:

— Да здравствует его величество король!

— Совершенно верно, — произнес граф Гаагский, — да здравствует его величество Французский король! Вы согласны со мной, господин де Лапурез?

Лаперуз поднял стакан и смиренно поклонился графу Гаагскому.

— Мы все готовы выпить за здоровье того, о ком вам угодно говорить, — заметила графиня Дю Барри, сидевшая слева от маршала, — но нужно, чтобы ваш тост поддержал и наш старейшина, как сказали бы на заседании Парламента.

— Заявляю, что старейшина здесь, — сказал г-н де Фавра, — это — вино, которое сейчас его сиятельство граф Гаагский наливает в свой стакан.

— Вы правы, господин де Фавра, это стодвадцатилетнее токайское, — отвечал граф. — И этому токайскому принадлежит честь быть выпитым за здоровье короля.

— Одну минуту, господа, — вмешался Калиостро, поднимая свое широкое лицо, необыкновенно умное и волевое. — Я подтверждаю это!

— Вы подтверждаете право токайского на старшинство? — хором подхватили гости.

— Разумеется, — спокойно сказал граф, — ведь я сам запечатывал эту бутылку.

— Вы?

— Да, я, это было в тысяча шестьсот шестьдесят четвертом году, в день победы, которую одержал над турками Монтекукули [7].

Громкий раскат хохота встретил эти слова, которые Калиостро произнес с невозмутимой серьезностью.

— На это у вас было целых сто тридцать лет, — заявила г-жа Дю Барри,

— я охотно даю вам десять лет лишку, чтобы вы могли налить это чудесное вино в эту пузатую бутылку.

— Ах, вижу, вижу: вы мне не верите, — отвечал он. — О, это роковое неверие, с которым мне пришлось бороться всю жизнь! Филипп Валуа не хотел мне верить, когда я советовал ему открыть некое убежище Эдуарду [8]; Клеопатра не захотела верить мне, когда я сказал ей, что Антоний будет побежден; троянцы не хотели мне верить, когда я говорил им о деревянном коне: «Кассандру осенило вдохновение — слушайте Кассандру!»

— Знаете, граф, если вы будете продолжать в том же духе, — заметил герцог де Ришелье, — вы сведете с ума беднягу Таверне: он так боится смерти, что смотрит на вас испуганно, считая вас бессмертным. Ну, признайтесь откровенно, так это или не так?

— То есть бессмертен ли я?

— Да, бессмертны ли вы.

— Мне об этом ничего не известно, но мне известно то, что я могу утверждать.

— Что же это? — спросил Таверне, самый жадный из всех слушателей графа.

— Что я видел все события и знавал всех людей, о коих я сейчас упоминал.

— По правде говоря, — заметила графиня Дю Барри, — вы обладаете тайной вечной молодости: хотя вам три-четыре тысячи лет, на вид вам едва можно дать сорок.

— Да, я владею тайной вечной молодости.

— Объяснитесь!

— Ничего нет легче. Вы сами пользовались моим средством.

— Как так?

— Вы употребляли мой эликсир.

— Я? Ах, полноте!