Читать книгу - "Вознесение в Шамбалу. Своими глазами - Всеволод Владимирович Овчинников"

В любой стране ключом к пониманию души народа может служить прикладное искусство. Но в Китае перед иностранцем тут же возникает некий иероглифический барьер, система художественных образов, доступная лишь посвященным. Я приехал в Пекин в разгар общенародной дискуссии о национальном цветке Китая, который мог бы служить символом страны, как сакура для Японии, лилия для Франции, тюльпан для Голландии. Оказалось, однако, что сама идея «одна нация — один цветок» противоречит канонам китайской культуры. Здешние поэты и художники издавна привыкли связывать с определенным цветком каждое из времен года. Четкая система образов — пион символизирует весну, лотос — лето, хризантема — осень, слива — зиму — пронизывает все искусство Китая. Поскольку четыре времени года метафорически соответствуют различным периодам человеческой жизни, каждый из любимых народом цветков стал воплощением определенных чувств, определенных черт характера.

Весенний пион — это символ любви, семейного счастья. Поэтому он обычно красуется на подарках для молодоженов. Лотос считается символом душевной чистоты, милосердия. Этот летний цветок воплощает слова Будды о том, что даже среди болотной грязи можно оставаться незапятнанно чистым. Осенняя хризантема, расцветающая вопреки инею, олицетворяет душевный покой и стойкость — качества, особенно ценимые людьми на закате жизни. Наконец, слива, расцветающая в Новый год по лунному календарю, утверждает веру в неотвратимый приход весны. Ветка цветущей сливы символизирует наиболее ценимую китайцами черту их национального характера — жизнерадостность среди невзгод. Конечно, четыре перечисленных художественных образа — лишь первые строчки эстетического букваря. Но даже они помогут понять смысл многих произведений китайского прикладного искусства.

Срединное государство

«Мишень, пронзенная стрелой». Таков прототип китайского иероглифа «чжун» — середина. (Нечто вроде русской буквы «Ф».) Чжунго — Срединное государство. Так именуют китайцы свою страну с тех пор, как император Цинь Ши-Хуанди в 221 году до нашей эры объединил семь враждовавших княжеств в бассейне Хуанхэ и построил Великую стену для защиты от набегов кочевых племен. Китайцы с глубокой древности привыкли считать свою страну центром Поднебесной, а на другие народы взирать как на варваров или своих вассалов. Этот наивный эгоцентризм наложил глубокий отпечаток на национальный характер. Под его воздействием в сознании китайских правителей укоренилось пренебрежение к остальному миру — изоляционизм и консерватизм. А это привело к роковым последствиям, когда с середины прошлого века Китай стал объектом колониальной экспансии западных держав и Японии.

Если Китай — центр Поднебесной, а Пекин — столица Срединного государства, то центром столицы должен быть императорский дворец. Именно он и стал им в 1420 году по воле императора Юнлэ. Мало найдется в мире городов, являющих собой столь безупречное воплощение единого архитектурного замысла. Запретный город, то есть ансамбль из 9999 дворцовых помещений, симметрично расположен относительно линии, которая проходит от южных городских ворот до северных. Она служит осью планировки исторической части города. На этой восьмикилометровой прямой расположены все архитектурные доминанты старого Пекина. Императорский дворец был домом для 24 императоров династий Мин и Нин, а также тюрьмой для последнего из них, о чем с исторической достоверностью рассказывает фильм Бертолуччи.

Все улицы старого Пекина идут с юга на север или с востока на запад, пересекаясь только под прямыми углами. Из-за этого у коренных пекинцев настолько развилось чувство направления, что вместо слов «направо» или «налево» они говорят: «Идите на север, а на третьем повороте поверните на восток». Утверждают даже, что если пекинца, потерявшего сознание на улице, отвезти на «скорой помощи» в больницу и спросить, где болит, он, не задумываясь, ответит: «На западной стороне живота».

Словом, план Пекина похож на лист из тетради в клеточку. Своей расчерченностью и симметрией город отражает присущий китайскому характеру рационализм, склонность к субординации и порядку. Именно такую столицу должен был построить себе народ, который возводит чуть ли не в ранг религии то, что мы привыкли называть «китайскими церемониями». О том, как сложились эти черты, помогут понять три ключа к китайской душе.

Культ предписанного поведения

Этими тремя ключами можно назвать «три великих учения» — конфуцианство, даосизм и буддизм. Их зарождение совпадает по времени с расцветом древнегреческой цивилизации. Но в отличие от Древней Греции философия в Китае существовала не сама по себе, а была непосредственно подчинена политической практике. В наибольшей степени это относится к конфуцианству. Строго говоря, это не религия, а морально-этический кодекс, ибо его главная цель — нравственное самосовершенствование человека. На вопрос учеников, почему он никогда не говорит им о загробной жизни, Конфуций ответил: «Пока люди не научились правильно относиться друг к другу в этом мире, какой смысл рассуждать о мире потустороннем».

Конфуций появился на исторической сцене 25 веков назад, в эпоху Сражающихся царств, в смутное время нескончаемых междоусобиц. Его учение отразило накопившуюся в народе жажду мира и порядка. Проблемы управления государством, отношения верхов и низов общества, нормы нравственности и морали — вот стержень конфуцианства. «Государь должен быть государем, а подданный — подданным. Отец должен быть отцом, а сын — сыном». Эта ключевая фраза из книги Конфуция «Размышления и слова» имела в эпоху раннего феодализма большое прогрессивное звучание. Ведь она означала, что каждый должен вести себя соответственно своему положению: на преданность подданных вправе рассчитывать лишь справедливый государь, на сыновнюю почтительность — лишь хороший отец. Мысль о том, что никто не может пренебрегать своими обязанностями, забывать о своем долге, была смелым вызовом произволу: «Чего не пожелаешь себе — не делай другим». Эта мысль Конфуция, ставшая 500 лет спустя одним из главных постулатов христианства, дает право считать его великим просветителем своего времени. Неудивительно, что гуманистическая сущность этого учения вступила в противоречие с феодальным деспотизмом первого объединителя Китая императора Цинь Шихуанди.

О замыслах этого властителя позволяет судить не только Великая китайская стена (до нее из Пекина всего пара часов езды). Близ города Сиань можно увидеть еще одно созданное им чудо света. В полутора километрах от восточного могильного кургана императора обнаружено многотысячное войско из керамических фигур в натуральную величину: копьеносцы, лучники, боевые колесницы выстроились по всем правилам военного искусства. Древний владыка хотел увековечить свою боевую мощь. Но время обезоружило его войско. Обратились в прах деревянные луки, стрелы, копья. Не дожили до наших дней бронзовые секиры, сабли, кинжалы. Теперь можно лишь догадываться, что воин, склонившийся на одно колено, — лучник. Тот, у кого согнута правая рука, держал копье. Воевода, сомкнувший руки перед грудью,