Читать книгу - "Морские нищие - Арт. Феличе"

— «Нас звезда привела! Дили-бом! Дили-бом!..» — запела Ирма и подбежала к окну, подле которого на старинном дубовом сундуке лежали прикрытые скатертью подарки.

Госпожа Бруммель шептала дочери имена и вынимала один за другим пакеты, украшенные остролистом и омелой — растениями веселых рождественских праздников. Девочка на цыпочках подходила к каждому прибору. Стараясь не шуметь, она раскладывала на тарелки предназначенные подарки и почти верила, что пакеты занесли в их дом белые сверкающие звездочки снежинок, плясавшие в этот торжественный час за стеклами…

Подойдя к Иоганну, она задержалась, прикрыла ему глаза ладонями и прошептала в самое ухо:

— Не уезжай, Разноглазый! У нас в Гарлеме так хорошо!

Орган гудел бархатным многоголосым хором, а сверху на головы молящихся разноцветными потоками лились лучи солнца. Витражи^[22] в сложной сетке свинцовых переплетов пламенели.

Иоганн сосредоточенно слушал. На этот раз маэстро превзошел себя. Никогда еще не создавал он такого мощного, точно сверкающего гимна. Под его руками орган сначала как будто громко вздыхал. Долгие скорбные стоны поднимались под самый купол и реяли там, как птицы, рвались к потокам света и звали их на помощь. Но вот они уже слились в громкий победный аккорд. Потом орган опять зазвучал глуше. Казалось, он кому-то грозил. Это сам маэстро негодовал, требовал. А солнечные лучи всё лились и лились на плечи и праздничные головные уборы. Лампады и свечи теплились ровным, неподвижным пламенем.

Как любил Иоганн такие часы, когда можно было думать не о мелких повседневных делах, а о больших, как мир! Его переставали тогда мучить воспоминания. Давнишние обиды утихали. В душе росло светлое чувство, которому он не знал названия. Радость?.. Нет. Предчувствие радости?.. Может быть. Вот с этим-то ощущением он и должен уйти из милого Гарлема.

«Ты будешь счастливчиком, мой маленький нидерландец! — говорила когда-то матушка Франсуаза. — При свете дня и во тьме ночи ты будешь искать счастье, пока не найдешь…» Да, да, он будет искать счастье — и свое и утраченное счастье родины. Вот сейчас, под эти могучие звуки органа, под сверкающий гимн маэстро, он обещает, что найдет счастье.

Стоящая в кругу семьи Ирма не сводила удивленного взгляда с Иоганна. Что с ним? Почему он так бледен, а глаза у него горят, как две лампады? Он откинул голову, смотрит в вышину купола, и светлые волосы его и лоб охвачены пламенем солнечных лучей… Девочка подтолкнула сестру:

— Смотри, Фрида, наш Иоганн совсем как проповедник на кафедре.

Ресницы Эльфриды испуганно задрожали. Она наклонилась и, уткнувшись носом в молитвенник, шепнула:

— Что ты! Разве можно говорить о проповедниках при чужих?

Ирма оглянулась кругом. Слава богу, никто ее не слышал. Она забыла, что о протестантских проповедниках надо молчать. Их следует принимать только тайком, иначе могут схватить, как приемную мать Иоганна, и увести в тюрьму, откуда никто не возвращается.

Орган затих. По собору словно плавал в облаках ладана знакомый милый голос. Это пел отец. По рядам гарлемцев проносится шепот восторга. Да, отец давно не пел так, как сегодня. Чужая латынь, правда, портила немного. Дома отец поет только голландские песни. В них он воспевает солнце, землю и все, что человек видит вокруг себя. Хорошие, понятные, радостные песни!.. Часто вместе с ним поет и Иоганн. Тогда все начинают невольно подпевать им. У Иоганна звонкий, раскатистый голос, он так и зовет за собой.

И вот Разноглазый уезжает… Ирма поднимается на цыпочки и шепчет на ухо госпоже Бруммель.

— Не отпускай Иоганна в Брюссель, мама! — настойчиво просит она.

Госпожа Бруммель качает укоризненно головой, и Ирма знает, что она думает: «Веди себя прилично в соборе…» И еще: «Разве можно удержать соколенка, когда у него отросли крылья?» Так она отвечала уже не раз.

В последний вечер Святок госпожа Бруммель поднялась в комнату Иоганна. При свете мигающей свечи она еще раз пересмотрела стопку белья, приготовленного ему на дорогу, развернула аккуратно сложенную на стуле теплую куртку, шерстяную рубашку и длинные дорожные чулки. А когда Иоганн лег, она присела рядом с ним на край постели и положила руку к нему на грудь.

Он с удивлением взглянул ей в лицо. Госпожа Бруммель целыми днями была занята по хозяйству или с дочерьми. Иоганну редко приходилось оставаться с ней наедине. Из всей семьи он, пожалуй, меньше всех знал эту тихую, спокойную женщину с немного печальными и мечтательными глазами. Она заговорила:

— Вот я слышу, как бьется твое сердце, Иоганн. За все годы, что ты жил с нами, оно билось всегда ровно и четко, как и должно биться сердце здорового мальчика. Но ты уходишь из дома перед самой бурей. Я буду не переставая молиться, чтобы грядущие непогоды пощадили твое юное сердце. И где бы ты ни был, мои мысли о тебе, мой страх за тебя, как за сына, будут сопровождать тебя до конца моих дней…