Читать книгу - "Белая волчица князя Меншикова - Оксана Духова"

Эх, тяжелы будни царские! И по сей день забавлялся Сухоруков вспоминаючи, как осмелился страду кровавую партиархишка Адриан прервать. Заявился как-то в Преображенское с иконкой Богородицы о душеньке царской печаловаться. Зря он это, право слово, зря! Нема у властителей держав могутных душенек. С роду они отсутствуют.

– К чему эта икона? Разве твое дело приходить сюда, а? Убирайся живее и поставь иконку-то на место! Я богоугодное дело делаю, я, не ты! Я казню злодеев! Кругом злодеи неизживные!

Свозили потом в телегах выживших под пытками, в грязных, окровавленных, прожженных рубахах исподних. Дурни свечечками горящими от Темного Царя оградиться-заслониться желали! Рубили, рубили, сегодня двести человек, завтра четыреста, снова двести, и еще сотню. Все рубили, не только царь-батюшка. За работу упаренную радникам после каждой головы отрубленной водки чарку подносили. Как тут не потрудиться на славу!

И пили, пили не только из чарочек водку, другое винцо капало. Злился Сухоруков, видя, что во время попоек сих холодеет у Темного живот внезапно, судороги начинаются, дрожь по телу пробегает, тик в щеке делает и без того уродливое лицо безобразным и страшным. По ночам Темный дергался в таких конвульсиях, что Лукич вынужден был рядышком ложиться и держать возлюбленного своего за плечи – только так выученик мог забыться тревожным, коротким сном.

Жажда возмездия всегда жгла пестуна царского, ибо он – Отпавший. Так пусть и царь державы Святой, Белой тоже станет отпавшим дитем Тьмы! И выученик набрасывался на самых доверенных лиц. То на Князя набросится, лицо в кровь изгваздает, то Лефорта хитромудрого на землю повалит и топчет, топчет ногами…

Любо сие, любо…

Страх к Темному Государю жизнь его земную пережил, сей страх и в смерти сущим его сделал.

Им немного осталось – сущую-то малость. Волчат прибрать, дай-тр Мунт сроку.

И как бы Она не дергалась, как бы зубки ни скалила – час сей долгожданный пробьет скоро. Окончательная жертва будет принесена.

Но как же жутко терзали прошедшей ночью его бессмертную плоть ее клыки! Только чудо спасло его. Чудеса и для Тьмы случаются.

Осень 1708 г.

Я чувствовал дикую боль лишь дважды в жизни, и она была различного качества. Однажды, во времена Великого посольства на постоялом дворе в захудалом немецком княжестве, когда мой друг, мин херц каптейн, насиловал меня в душной каморке под крышей, унижая и уничтожая во мне что-то, что исходило от меня и от него. Возможно, то были убиты ростки крепкой мужской дружбы, что была возможна меж нами? Прикосновения плоти к плоти могут означать смерть. Когда больше уже ничего не остается, кроме кричащего против насилия тела, кроме великой боли ощущения предательства.

Герои ищут катастрофы: Ахиллес не был бы Ахиллесом без своей беспомощной пред смертью пятки, Геракл – без плащаницы, Христос – без креста. Сомнения в том, что я – мужчина, а не царская задница-плевательница, еще долго не оставляли меня. С той ночи я стал мужественнее и вместе с тем боязливей, покладистей, трусливей, равнодушней. В поисках победы после поражения. В бегстве от всего, что могло бы удержать меня.

Я бросался на стены, один на десяток врагов. Искал ли я смерти? Наверное, но не получал даже пустяшной царапины. Войны не дают ничего, кроме смерти, но некоторые хорошо наживаются на них. Я – тоже, я заключил диаволов договор с больной совестью.

А потом я нашел Ее, стирающую порты. Ее, способную произнести единственно истинные слова любви и тоски. Эти слова нашли дорогу к моему сердцу, оно стало ларцом слов сих. С Ней я терял небеса и падал в траву, что поет от страсти. Звезды рядом с Ней сияли ярче, я сам казался себе огромным белым зверем, сильным, смелым в своем праве на любовь.

А потом мои мечты были заморожены, заморожены намертво. Ее отняли, потому что следовало доставить боль – мне, Ей. Слезы? Их не было тогда. Отныне я напоминаю себе зверя, под веки которого забрался червь, питающийся моими слезами. Я – верность, которую растоптали ботфортом.

…Она выжила, когда ее укусила змея, потому что я припал к ранке и высосал яд.

– Это – Судьба, – прошептала Она, когда я прополаскивал рану водой. Героини ищут катастрофы и гибели.

Но Ее все равно отняли.

Судьба покоряется крикам царей.

Это тоже судьба – готовность отдать все и вынести все. Она – умнейшая из женщин, застывшая в порфире горестной поверхностности царского двора. Яд дворцовой неволи страшнее всех укусов змеиных. Ее не ослепляет сие уродство, Она выстоит пред безжалостным злом.

Но Ее все равно отняли у меня.

Я жду в царской приемной государя. Предопределение всей моей жизни – ожидание великого мин херца. Ждать, невзирая на время дня и ночи. Когда я был свободен, я мог летать, но Ее отняли у меня, отняли вместе со свободой. Остались лишь водка и просто бабы – мне, утраченному и утратившему все, что можно обрести в мире сем.

Я долго искал поющий родник счастья, Женщину великой смелости, балансирующую по лезвию меча. Во мне умирает безумный пиит, что гонится за белой волчицей, находя ее лишь в пьянительных мечтах.

Ибо отняли у меня родник поющий.

С ней я был ближе к звездам, ближе к луне.

«Ты, ты получишь все звезды, коих не было еще ни у кого…», «Я сотку тебе цепи из страстных лобзаний…».

Слез больше, чем моря, а ведь и в лужице жалкой можно захлебнуться. Я захлебываюсь слезами, которых не осталось.

Я сижу в царской приемной и жду мин херца каптейна. Зачем? Почему? Ибо я – трус, трусливый пес, поджавший хвост после пинка хозяина.

Она полюбила во мне философствующего солдата-убийцу. Жизнь и Смерть танцуют на иконах ее мыслей, непостижимых мною. Кружат вокруг нас люди, и брызжет кровь до потолка.

Из царского кабинета выходит Она, я давно уж не видел Ее. Что-то говорит мне, голос звучит замученно-горестно, Ее утомила его жизнь рядом, и я могу понять Ее.

– Я люблю тебя, – шепчу я и понимаю, что в словах моих для нее не осталось интриги и тайны.

Ибо Она знает то, что еще не ведомо мне.

Через несколько дней состоялась пышная свадьба – венчался светлейший князь Меншиков с девицей знатного рода Дарьей Арсеньевой. Невеста была добра, мила, богата, влюблена в своего жениха и… горбата.

Лето 1733 г.

Утро началось с Ее голоса.

– Исчезни из дома, – голос звучал торопливо, с придыханием, казалось, еще немного, и он сорвется на крик. – Сей же час!

– Но… – растерялся юный князь.

– Встретимся за городом, у высоток, что на Саарское Село ведут. Есть там ходы подземные потаенные. Я приведу туда сестру твою. Сей же час уходи из дворца.

Сашенька сжал руками голову. Бред, право слово, бред натуральнейший, околесица! И в тот же миг почувствовал, что в покоях он не один.