Читать книгу - "Караван в Хиву - Владимир Буртовой"

– Таких-то, наверно, немного, – уронил молчаливый Родион.

– Верно, немного. Утесненных барами до немоготы худа как больше. Надумали мы всей волостью избавиться от приписной работы на калужских заводах Никиты Демидова, весной прошлого года подписали матушке-государыне прошение и на работы выходить отказались. Возрадовались своей смелости, думали – вот нам воля будет от государыни! Один драгунский полк крепко побили, а матушка вместо вольности прислала на нас шесть драгунских полков, да с пушечным смертным боем…

Данила, пораженный, отстранил пиалу с кипятком, внимательно слушал рассказ Кузьмы, как дрались ромодановские мужики с царскими полками на виду города Калуги. Когда Кузьма поведал о гибели многих сотоварищей, о плененных и забитых в кандалы ромодановских атаманах и умолк, Данила горестно вздохнул и вдруг вспомнил:

– Этим летом возвращался я из Яицкого городка к себе в Самару и на тракте подобрал голодным твоего односельца, парнишку Илью, Федорова сына. Сказывал он, что бежал с дедом своим Капитоном на Иргиз, но и там настигли их драгуны. В том сражении деда Капитона убили, а Илья скрылся в кустах. Уцелевшие беглые с каким-то старцем во главе встретились нам по осени. Солдаты гнали их в Оренбург. Страх смотреть было, что стало с людьми.

Кузьма привстал на колени, поскреб ногтями подбородок и вспомнил сотоварища Федора, замученного в подземелье демидовского завода. Печально покачал головой, сказал:

– Вот ведь как – неведомо где, через незнакомых людей узнаем теперь горькие вести друг о друге. После того бунта в Ромоданове многие сотни беглых разбрелись по России. Кто на юг побежал, кто в сибирские непаханые земли, кто на Яик под защиту вольного казачества. И каждый унес с собой комок невосполнимого горя утраты насиженного места, близких людей… Я сына Егора там потерял…

Кузьма умолк, кашлянул, поник седой головой. Данила налил в кружку свежего кипятку, подал еще кусок сахара.

– Спаси Бог тебя, Данила. Нынче вволю напьюсь, а поутру снова в путь-дороженьку.

Промолчал Рукавкин и не спросил, куда пойдет Кузьма завтрашним утром, ждал, когда тот сам обмолвится.

– Бежал я из родных мест с одним монахом-горбуном, да разошлись потом наши дороженьки. Он от Волги имел намерение в Сибирь податься, а я пошел на Яик, думал, там беглому мужику будет воля вольная, – и Кузьма горько развел руками, словно за что-то извиняясь перед Данилой. – Пришел я, а батюшка-атаман встретил меня ласково, обласкал… как волк баранчика: запросил с меня три рубля серебром, чтобы быть вписанным в казаки под чужим именем. Да где мне, беглому и голому, с пулевой раной в ноге, было заработать сразу такие деньги?

«Пригони из киргизской степи коня да продай – вот тебе и деньги на волю и на обжитье», – подсказал атаман. Пошла лиса в курятник за петухом, да легла бабе на пальто воротником! Так и у меня вышло, – невесело пошутил Кузьма, с трудом растягивая твердые губы. – Изловили меня, неумеху, в степи, а потом продали бухарским людям. Всю зиму и весну ходил я под стражей у тамошнего барина, чистил арыки от грязи, строил дома из белой глины и сам извечно был в грязи до рыжей макушки, – добавил Кузьма и похлопал себя по большой, давно не стриженной голове.

Летом ему с превеликим трудом удалось уговорить проезжего бухарского купца тайно взять его в Астрахань, обещал отработать бесплатно, пока бухарец не закончит там торга. Купец согласился, помог бежать из-под стражи и под видом погонщика вывел из Бухары. В Шамских песках встретили караван из Гурьева. Купцы заночевали вместе, и тут новый хозяин продал его будто своего раба, а не добровольного помощника. Ночью, когда уставшие за день караванщики крепко уснули, ему, связанному по рукам и ногам, удалось подкатиться к угасающему костру, пережечь о головешку веревки.

Кузьма приподнял рукава серого просторного халата и обнажил изуродованные огнем темно-коричневые запястья.

– Мне вопить на всю пустыню хотелось от боли, да надо было стерпеть… Крайним у костра лежал один из погонщиков, – вспомнил Кузьма, – так он даже носом во сне зашмыгал: должно быть, мясной плов ему приснился. То счастье мое, что руки не закрутили за спину, куда сильнее обжегся бы, тыча кистями незряче в огонь. А так счастливо ушел, будто между пальцев у черта прошмыгнул.

Освободившись от веревок, Кузьма захватил у бухарцев кувшин с водой, торбу с пресными лепешками да длинное копье, на случай, если в пустыне встретятся такие же бродяги, как и он сам.

– Уходя, оглянулся на бухарца, меня так подло обманувшего, – добавил тихо Кузьма. – Желание было ударить копьем… Да на Руси издревле сонных не били. С тем и ушел, вот уже пятый день плетусь по караванному следу, оставленному в песках.

Рукавкин, думая, как уберечь Кузьму от возможной голодной смерти в степях или от нового плена, предложил присоединиться к каравану и следовать в Хиву, а потом и домой, в Россию.

– Будем считать тебя за регулярного казака, – пояснил Данила. – А как воротимся на Яик, войсковой Круг непременно примет тебя за такую службу. Соглашайся, брат.

– Лучше умереть, чем своей волей вновь видеть те места! И крепка тюрьма, да кто ей рад? – ответил, как оторвал, Кузьма.

Данила понял, что переубедить его не удастся, смирился.

Утром, когда шумный караван потянулся через узкие ворота крепости, Данила подозвал к себе Кузьму, вынул из атласного мешочка белый серебряный крестик на голубой шелковой нитке и протянул его беглому демидовскому мужику.

– Надень, брат, и пусть святой Крест оберегает тебя в этих песках.

Глаза сурового мужика увлажнились. Он подставил под крестик широкую с мозолями ладонь, бережно принял, приложился к нему сухими губами и надел на шею, потом молча поклонился единоверцам в пояс и пошел на север, по пути, которым шли самаряне, чтобы не миновать перед безводными местами озера у подножия горы Юрняк. За спиной – туго набитая сухарями походная сумка, мешочек с пшеном, киргизская саба с колодезной водой. Однако не бросил Кузьма и своего тяжелого кувшина.

– Хоть день-два, да буду из него пить.

Яицкие казаки не поскупились, подарили ему саблю, а для пущего бережения дали пистоль.

– Наткнешься на разбойных киргизцев, так загодя пальни, чтобы знали и остерегались огненного боя, – присоветовал Григорий, отсчитывая Кузьме полтора десятка зарядов. – А еще лучше днем где-нито отсиживайся, ночами безопаснее идти.

Когда сели на коней и тронулись вслед за верблюдами, Кузьма уже поднялся на небольшой взлобок, снял с головы заячью шапку и помахал ею над собой. Ему дружно ответили. Скоро Кузьма исчез из виду.

* * *

Караван начал приближаться к Шамским пескам. С каждым шагом природа становилась все беднее и беднее. Совсем исчезли степные озера, мягкий серо-желтый грунт покрыл слегка волнистое плато, и самаряне диву давались, как старый караван-баши безошибочно угадывает путь в этом безбрежном застывшем море, которое лишь кое-где поросло невысокими черными кустами саксаула. Между этими кустами ветры надули продолговатые песчаные сугробы.