Читать книгу - "Сезон зверя - Владимир Федоров"

Заменяя теперь узниц пойманными в ловушки и подстреленными животными, он с годами изучил их повадки и стал настоящим умелым и опытным промысловиком.

А требующую разрядки мужскую плоть усмирял в шурфах и канавах, с остервенением и злостью дробя то кайлом, то ломом промороженную землю. Правда, хотя бы раз в год ему все равно нужно было вдоволь напиться человеческой крови: наступал такой момент, когда звериная просто его не утоляла, не прекращала болезненной ломки. Тогда выручали бичи – спившиеся и опустившиеся существа, которыми всегда были полны геологические поселки. Степан выезжал «в отгулы» в Северомайск на недельку-другую, и никто не обращал внимания, как еще один безымянный и безадресный пьяница, живущий в теплотрассе или на крыше котельной, тихо и навсегда исчезал. Участковые же милиционеры при этом только с облегчением вздыхали…

Тамерлан, грузно чавкая огромными черными болотниками, пересек небольшую сырую низину в предгорье и через неширокую полосу пойменного леса начал выходить на русло ручья, который должен был привести к солонцам. До места оставалось не меньше получаса хорошей ходьбы, и потому он думал пока не об охоте, а о том, что иногда несколько вроде бы случайно сказанных слов, будто нажатый спуск оружия, могут вызвать за собой целый залп былого, выплеснувшегося из потревоженной памяти. В том числе и такого, что, кажется, уже давно затерялось, осело на самом ее дне и что очень бы не хотелось оттуда поднимать. Вот и медведица… Сколько лет прошло, а никак забыться не может, опять встала перед глазами…

Было это в такую же, как сейчас, июньскую пору. Конечно же, в полнолуние. Сильный и красивый, уже утолив жажду теплой кровью лосенка, он мчал по лесу просто так – без дороги и цели, влекомый лишь легким и счастливым томлением да радостью освобождающихся от энергии мышц. Он был настолько погружен в себя, что, вылетев на большую прогалину в березняке, даже не услышал рыка двух дерущихся собратьев и остановился только тогда, когда чуть не налетел на них. Судя по всему, поединок подходил к концу: здоровенный бурый самец, навалившись на недавнего пестуна, подбирался клыками к его горлу. Тот отчаянно пытался вывернуться снизу и, защищаясь, колотил соперника лапами. Но вот морда самца еще раз нырнула вниз, челюсти с хрустом сжались, и отчаянный рев пестуна перешел в булькающий храп. Следом за наплывшим запахом крови на Оборотня накатила какая-то другая волна, пронзив до нервной дрожи. Он застыл, как напряженная пружина, и невольно резко отпрянул в сторону, когда что-то слегка коснулось его бока. Инстинктивно крутанув оскаленную пасть, Оборотень почти уперся взглядом в два глаза, вспыхнувших золотистым цветом. Совсем рядом, тянув к нему морду, стояла молодая медведица похожей на него сивой масти и, казалось, издавала в лунном свете голубое сияние. Оборотень замер, пораженный этим прекрасным зрелищем и еще тем, что она выбрала его, а не того, который так эффектно разделался сейчас со своим противником. Она выбрала его, еще не дождавшись, чем закончится бой между ними! Сердце Оборотня щемяще-сладко сжалось, и он тоже потянулся к ней.

Это, конечно, не могло понравиться бурому самцу. Глаза его опять налились кровью и засветились злыми углями, шерсть на загривке поднялась, воздух потряс утробный рык. Но разве мог Оборотень, после того что произошло несколько мгновений назад, уступить сопернику?!

И он победил. Он шел к ней, оставляя на траве капли крови, но что означала эта кровь и боль по сравнению с той нежностью, с которой она зализывала своим бархатистым теплым языком его раны. А потом, страстно облапив друг друга, довольно урча и стоная, они катались по всей поляне до тех пор, пока качавшаяся на небе луна, которую, наверно, не зря называют медвежьим солнцем, не стала бледнеть. Так хорошо ему не было ни с одной женщиной. У него даже мелькнула мысль: а вдруг она тоже… как я? Но внутренний голос тут же отрезал: нет. И тогда, удивленной и ничего не понявшей, он сказал ей на их зверином языке только одно: «Жди меня здесь каждую ночь. Долго жди». И, спасаясь от мига, после которого должен был предстать перед ней в жалком и голом человеческом виде, напролом бросился сквозь березняк.

Он вернулся к своей одинокой палатке, весь покрытый ссадинами и шрамами, но самая главная рана была внутри. Промаявшись весь день, в полночь Степан вышел на поросший молодой травой взгорок, немного постоял и вдруг неуклюже сложился и перекувырнулся. Потом еще и еще раз. Он где-то, может, еще в детстве, слышал от стариков, что именно таким образом человек-оборотень превращается в зверя. Но все было напрасно – чем больше он кувыркался по траве, тем яснее понимал: ничего не получится. В конце концов Степан бессильно упал на землю и, подняв к торжествующей луне жалкое лицо, принялся безнадежно просить: «Обрати! Только один раз обрати! На одну ночь, прошу тебя!..» По заросшим щекам его катились слезы.

Весь месяц он жил томящим ожиданием, считая каждый день, и в урочный час в счастливом трепете помчался к заветному березняку. Да, он и прежде любил бегать по лунному лесу, но, кажется, никогда не делал это так быстро.

На поляне медведицы не было, но зато оттуда тянулся ее свежий утренний след. Припадая мордой к сладко пахнувшим отпечаткам, Оборотень зарысил в сторону долины. След становился все духовитее, обещая скорую встречу, но внезапно рядом с ним появились два лошадиных. Мелькнула мысль: пошла поохотиться, ждет с добычей! Как бы в подтверждение пахнуло кровью, но почти сразу – людьми! Сердце его тревожно сжалось. Выведя на просеку, след медведицы утыкался в несколько кровавых пятен, от которых дальше по прорубленной нитке вели только следы людей и лошадей с волокушей…

Все поняв, Оборотень упал на эти вдавленные в землю отпечатки и принялся рвать их когтями, зубами и выть то ли по-человечьи, то ли по-волчьи, то ли по-медвежьи. Вся тайга вокруг, казалось, сжалась и затрепетала от этого горестного и страшного рева. А потом он вскочил, наливаясь яростью и свирепостью, взревел уже по-другому и снова бросился вперед.

Увидев сквозь деревья горящее окошко охотничьего зимовья, Оборотень перешел на шаг и начал осматриваться: нет ли кого рядом с жильем? Людей видно не было, они, судя по всему, находились внутри, только за дальним углом избенки темнел какой-то непонятный силуэт. Оборотень осторожно сделал петлю, вышел из кустов с обратной стороны и замер: на перекинутой от крыши к ближней сосне перекладине висела… обнаженная женщина. Вниз головой. Ее темная кожа в лунном свете казалась почти фиолетовой, груди под своим весом неестественно вытянулись к шее, а короткие полные руки почти касались пальцами земли. Понадобилось какое-то время, чтобы Оборотень понял, что перед ним ободранная медведица. Заскрежетав зубами, он уткнул морду в мох, а потом медленно подполз и лег под стеной за дверью. Он знал, что перед сном люди – а их, судя по голосам, было двое – обязательно выйдут на улицу.

В конце концов дверь заскрипела, пахнуло спиртом, и в проеме показался человек. Отойдя чуть в сторонку, он потянулся к штанам. Удар лапой по голове был так силен, что охотник умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть. Через какое-то время потерявший его приятель выглянул наружу и позвал заплетающимся языком:

– Ва-аська! Ты че там, уснул, мать твою? – Всмотрелся в темноту и добавил: – Так и есть! Отрубился, засранец. Говорил же, не надо второй пузырь открывать… – Шагнул в сторону лежащего, и тут же на него навалилось что-то неимоверно тяжелое, кромсающее шею клыками, рвущее когтистой лапой скальп от самых глаз.