Читать книгу - "Возвращение Амура - Станислав Федотов"

1

…А в трактире гулял Дутов. Гулял не впервой – хоть сам и не каргопольский, а из купеческого города Шадринска, но здесь был, можно сказать, завсегдатаем. В Каргополье у него имелся даже свой дом с обслугой, но гулял он всегда на постоялом дворе и всегда в присутствии шадринского капитана-исправника и местного урядника Сибирского казачьего войска. Потому и уважение имел соответствующее.

Как уж капитан-исправник и урядник узнавали, что Митрий Петрович, возвращаясь из удачной торговой поездки, намеревается хорошенько ее обмыть, было ни для кого не ведомо, но еще не было случая, чтобы они не поспели к застолью и не подняли чарку за тароватого негоцианта.

Вот и этим вечером за столом купца сидели свои – уже упомянутые чины да постоянные прихлебатели, вокруг увивались дочки хозяина постоялого двора, две пышногрудые девки в сарафанах нарядных и епанечках-душегреях, а буфетчик с половым обслуживали дорогих гостей.

Воспользовавшись моментом, к уряднику подкатился станционный смотритель Захарий Прокопьевич, сидевший до того в одиночестве за стаканчиком рябиновой. Увидев, что Парфен Иванович явился в трактир вместе с уездным полицейским начальством, Захарий Прокопьевич стушевался было, но осознание патриотического долга пересилило уместную в других случаях робость чиновника самого низкого, 14‑го, класса. Коллежский регистратор Афиногенов доложил надзирающим за порядком в селе и уезде о проезжем иноземце. Результат, правда, оказался не тот, на который он рассчитывал. Попросту говоря, результата никакого и не случилось. Господин капитан-исправник, а вслед за ним и Парфен Иванович, отмахнулись от известия, и только Дутов, услыхав про французского торговца, не поленился подняться на второй этаж и самолично пригласил мусью уважить русское купечество, но иноземец отговорился тем, что уже отобедал, а ужинать не привык, и просил не принимать его отказ за пренебрежение. Когда же Дутов выразил пожелание завязать с Францией торговые отношения, мусью клятвенно заверил, что на обратном пути из Иркутска обязательно остановится в Каргополье или Шадринске, и они обо всем договорятся.

Дутов был почти трезв, сугубо деловит и не стал настаивать. Уважал равных себе – хоть русских, хоть иноземных. Потому откланялся и вернулся в трактир.

– Ты, Митрий Петрович, человек у нас первостатейный, – исправник обнял Дутова за шею, смачно поцеловал в черную бороду. – Кто на тебя нонче хвост поднимал – укажи, я его – в холодную! Чтоб на всю жизнь уваженье имел…

Дутов оглянулся на Шлыков, которые, сидя в уголке за столом друг против друга, скромно хлебали щи: Гринька на словах исправника поднял голову, глянул пристально, облизал деревянную ложку и приготовился.

– Да ну его, варнака! Паря, видать, незлобливый, хоть и силы немереной, мне такие по душе, – сказал Митрий Петрович. – А чё на Танюху глаз положил, так она того стоит. Эй, хозяин! Где моя Танюха?!

– Хозяин ишшо не приехал, – откликнулся буфетчик. – А Танюха – иде ж ей быть? Зимой завсегда – у своем чулане. Поди-ка, дожидатся кого-нито…

– Как это – кого-нито?! Меня она, меня дожидатся. – Дутов тяжело поднялся. Исправник с урядником попытались с двух сторон усадить его обратно, но Митрий Петрович стряхнул их руки, как стряхивают что-то налипшее и неприятное, и пошел из-за стола.

Поднялся было и Гринька, но отец стукнул ложкой по столу, и сын опустился на свое место, уткнулся в тарелку.

– Да на чё тебе Танюха, Митрий Петрович? – повисли на купце хозяйские дочки. – Мы, чё ли, хужее?

– Брысь, мокрошшелки! – отмахнулся Дутов. Но, подумав и оглянувшись на своих гостей, расстегнул кошель на поясе, достал две «катеньки», сунул девкам за вырез сарафанов, в узкие ложбинки меж грудей. – Господина капитана-исправника с урядником обслужите. Али не видите, затосковали человеки? Песню, чё ли, заведите… А я к ей пойду, – он улыбнулся широко, по-доброму, – к моей Танюхе…

Деревянная ложка в кулаке Гриньки хрустнула и переломилась. Но треска этого, слава богу, никто не услышал. Потому что хозяйские дочки уже выскочили одна за другой на свободное от столов место и дружно начали:

Ах вы сени, мои сени, сени новые мои.

Сени новые, кленовые, решетчатые!

Как и мне по вас, по сеничкам, не хаживати,

Мне мила друга за рученьку не важивати!..

Митрий Петрович не удержался на выходе – развернулся, прошел по кругу, дробя половицы каблуками тяжелых юфтевых сапог и так, на дроби, и вывалился в коридор.

Веселье продолжалось без него. На круг выскочили крепко поддатые купеческие прилипалы, замахали руками, затопотали подшитыми пимами вослед за раскрасневшимися девками, лихо взвихривающими подолами сарафанов. Уже и чины, исправник с урядником, заерзали седалищами, заподкручивали усы – вот-вот сорвутся с места, растрясут заплывшие жирком телеса…

…Выходила молода за новые ворота,

Выпускала сокола из правова рукава…

Женский вопль, вспененный дикой болью, оборвал песню-пляску на полуслове-полупритопе. Вырвавшись из-за двери, за которой скрылся купец, он волной накрыл всех и – пропал, оставив после себя звенящую тишину и общее оцепенение.

Но тишина и оцепенелость длились недолго – секунды две-три. Дурными перепуганными голосами взвыли хозяйские дочки, ухватившись друг за друга. И этот рев сорвал всех с места: хозяин, а за ним дутовы гости, Захарий Прокопьевич, Степан с Гринькой и кто-то еще, теснясь и толкаясь, бросились в коридор.

В сумеречном свете масляного фонаря, висящего на стене, их глазам предстала жуткая картина. Дутов лежал на полу в луже крови – верхней половиной в коридоре, нижней – в Танюхином чуланчике, а над ним, спиной к стене, стояла Танюха в разорванной до пояса окровавленной рубахе. Левой, чуть откинутой в сторону, рукой она опиралась о стену, а в правом кулаке, прижатом ко рту – то ли в ужасе, то ли задавливая рвущийся наружу новый крик, – был зажат окровавленный нож. Глаза девушки остановились на черной капле, повисшей на остром кончике слегка наклоненного лезвия.

– Танюха, что случилось? – протолкнулся Гринька сквозь столпившихся молчащих гостей.

Увидев мертвого Дутова, Гринька перевел взгляд на онемевшую Таню и ошеломленно отступил назад. Язык его сам, без участия головы, вымолвил: