Читать книгу - "Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5 - Кормак Маккарти"

Я хотел бы еще разок увидеть его.

Увидишь.

Она пододвинула к нему поднос.

Угощайся.

Если я съем все это, мне будут сниться кошмары. Уже поздно…

Она улыбнулась, потом взяла с подноса и развернула льняную салфетку.

Мне часто снились странные сны. Но боюсь, что они не имеют никакого отношения к тому, что я ела, задумчиво сказала она.

Да, мэм.

У них очень долгая история. Мне и сейчас снятся те же сны, которые я видела в детстве. Удивительное постоянство для чего-то столь нереального…

Они что-нибудь значат?

Дуэнья Альфонса посмотрела на него с удивлением.

Конечно. Сны всегда что-то да значат. Ты разве так не считаешь?

Не знаю… Это ведь ваши сны…

Она снова улыбнулась.

Ну что ж, это вовсе не делает их хуже. А где ты научился играть в шахматы?

Меня научил отец.

Он, наверное, отличный игрок?

Лучше, чем он, я не встречал.

А ты у него выигрывал?

Иногда. После того как он вернулся с войны, я начал его побеждать. Но он, похоже, не играл в полную силу. Он вообще потерял интерес к шахматам и теперь совсем их забросил.

Жаль.

Мне тоже жаль, мэм.

Она снова наполнила чашки.

Я потеряла пальцы из-за несчастного случая на охоте. Я стреляла голубей. Правый ствол разлетелся вдребезги. Тогда мне было семнадцать. Столько же, сколько сейчас Алехандре. Я понимаю, тебе хотелось узнать, что случилось с моей рукой. Любопытство в порядке вещей. Ну а я попробую угадать, откуда у тебя шрам на щеке. Это лошадь, да?

Да, мэм. Я сам виноват.

Она внимательно посмотрела на него, и в глазах ее появилась симпатия. Потом она улыбнулась.

Шрамы обладают удивительным свойством. Они напоминают о том, что наше прошлое реально. И не позволяют нам позабыть о событиях, которые оставили эти шрамы, верно?

Конечно, мэм.

Алехандра пробудет у матери в Мехико две недели. А потом вернется сюда на все лето.

Он судорожно сглотнул.

Какой бы я ни казалась со стороны, я не из тех, кто живет по старинке. Но наш мир мал. Он очень тесен. Мы с Алехандрой сильно спорим. Очень сильно. Она напоминает мне меня в семнадцать лет. Порой мне даже кажется, что я вступаю в спор с собственным прошлым, с собственным «я». В детстве я чувствовала себя несчастной по причинам, которые теперь потеряли значение. Но то, что нас объединяет ― меня и мою племянницу…

Она вдруг осеклась, отодвинула в сторону чашку с блюдцем, и на полированной поверхности стола остался след от горячего, который затем стал быстро уменьшаться с краев и вскоре совсем исчез. Дуэнья Альфонса подняла глаза на Джона Грейди.

Видишь ли, в юности мне было не к кому обратиться за советом. Впрочем, я бы, наверное, все равно не стала никого тогда слушать. Я выросла в мужском обществе. Мне казалось, что это поможет мне затем нормально жить в мире мужчин, но выяснилось, что это не так. У меня был мятежный нрав, и я легко распознаю его в других. Но я никогда не хотела ничего ломать… Hу разве что то, что норовило сломать меня. Названия вещей, которые способны сломать человека, меняются со временем, с возрастом. В молодости это социальные условности, власть старших. Потом приходят болезни. Но мое отношение к этим вещам не изменилось. Ни на йоту.

Джон Грейди молча слушал ее, а она продолжала:

Ты понимаешь, что я с симпатией отношусь к Алехандре. Даже когда она вытворяет бог знает что. Но я не хочу, чтобы она потом горевала. Я не хочу, чтобы на ее счет злословили, обливали ее грязью. Я прекрасно представляю, что это такое. Она-то считает, что ей все нипочем. Наверное, в идеальном мире досужие толки и сплетни не несут никаких печальных последствий. Но я имела возможность убедиться, к чему они приводят в реальной жизни. Все может окончиться очень плачевно. Может случиться кровопролитие. И даже смерть. Тому есть примеры в нашей семье. Алехандра считает все это пустыми условностями, чушью, на которую не стоит обращать внимание, пережитком прошлого…

Она сделала покалеченной рукой жест, который одновременно мог означать и несогласие, и завершение фразы, потом снова сложила руки и посмотрела на Джона Грейди.

Ты младше, чем она, но все равно вам незачем кататься по округе вдвоем, без сопровождения. Когда слухи об этом дошли до меня, я подумала: не стоит ли поговорить с ней, но все-таки решила, что не стоит.

Она откинулась на спинку стула. Джон Грейди слышал, как тикают часы в холле. Из кухни не доносилось ни звука. Дуэнья Альфонса смотрела на него в упор.

Что вы от меня хотите, мэм?

Чтобы ты с уважением относился к доброму имени девушки.

Я и в мыслях не держал ничего другого.

Она улыбнулась.

Я тебе верю. Но ты должен понять и меня. Ты в другой стране. Здесь репутация женщины ― ее единственное достояние.

Да, мэм.

Им нет прощения.

Не понял.

Женщинам тут нет прощения. Мужчина может потерять свое доброе имя, а затем восстановить его. Для женщины это исключено. У нее нет такой возможности.

Они сидели и молчали. Дуэнья Альфонса внимательно следила за выражением лица Джона Грейди. Он же побарабанил пальцами по тулье лежавшей на соседнем стуле шляпы и поднял глаза.

Мне кажется, это неправильно, наконец сказал он.

Неправильно? Да, наверное, отчасти это так.

Она повела рукой, словно вспоминала о чем-то забытом, потом сказала:

Не в этом дело. Правота или неправота тут ни при чем. Ты должен это понять. Главное в том, кто выносит приговор. В данном случае это моя обязанность. Вот мне и приходится это делать.

Джон Грейди снова услышал тиканье часов. Дуэнья Альфонса продолжала пристально смотреть на него. Он взял шляпу, встал.

Я только хочу сказать, что вам не обязательно надо было приглашать меня сюда, чтобы сообщить об этом.

Верно. Именно поэтому я с трудом заставила себя пойти на это.

Со столовой горы в мрачном закатном освещении им было хорошо видно, как на севере собирается гроза. Внизу в саванне нефритовые пятна озер казались просветами, открывавшими еще одно небо. На западе под тяжелой шапкой туч проступали кровавые полосы, словно кувалда грома наносила тучам страшные раны. Джон Грейди и Ролинс сидели, по-портновски подогнув ноги. Сидели на земле, которая сотрясалась от раскатов грома. Они подкладывали в костер остатки старой ограды. Птицы вылетали из полутьмы, и на севере, словно горящий корень мандрагоры,