Читать книгу - "Улица Сервантеса - Хайме Манрике"

– Ну же, не печальтесь, – сказал наконец Санчо. – А вы чего ждали? Читать сонеты этой толпе – все равно что метать бисер перед свиньями. Если на то пошло, я тоже ничего не смыслю в поэзии. Мне больше нравятся истории. Когда вы заканчиваете очередной сонет, мне хочется почесать голову. Почему все эти поэты страдают по девицам, которым нет до них ни малейшего дела? Простите за откровенность, дорогой мой сеньор, но, если вы хотите обедать каждый день, поэзия тут не помощник.

– А что мне остается, Санчо? На что я гожусь с одной рукой? От языка и то больше толку.

– Рассказывайте истории, как арабы, – посоветовал мне друг.

Моя первая история про соперничающих поэтов тоже не вызвала у публики энтузиазма. Рассказ про поэта, который бежал из Испании с цыганским табором, имел больший успех, однако прохожие с интересом внимали ему лишь несколько первых минут, а затем отходили с выражением удивления или скуки. Как-то раз испанская прачка, которая уже ненадолго останавливалась возле фонтана накануне, заметила:

– У вас приятный голос, юноша, и говорите вы складно. Только не умеете рассказывать истории.

– Простите, сеньора… – в удивлении отозвался я. Это был первый раз, когда кто-то из слушателей обратился ко мне напрямую.

– Я десять лет работаю прачкой в доме богатого мавра, – сказала женщина, – и больше не надеюсь вернуться в Испанию и свидеться с родными. Каждое утро я просыпаюсь и думаю: какую небылицу мне сегодня расскажут на базаре? Эти истории – моя единственная отрада. – Она замолчала. Я видел, что она действительно хочет мне помочь. – Но вы не знаете, как увлечь толпу. Всякой порядочной истории нужна несчастная любовь, страдания и прекрасная дама. Я соглашусь слушать сказки, только если они о любви, и чем несчастней, тем лучше. Посмотрите. – И женщина указала на огромную корзину с грязным бельем, стоявшую у ее ног. – Я должна перестирать все это за день, чтобы заработать на кусок хлеба и не получить плетей. Лучше я буду лить слезы над молодыми, красивыми и богатыми любовниками, которые разлучены судьбой и умирают от горя, чем над своей разбитой жизнью. Вы рассказываете истории? Так уведите меня туда, где я смогу забыть обо всей этой грязи и горах вонючих тряпок, которые мне даже по ночам снятся. Вот что я хочу услышать. И арабские рассказчики об этом знают.

Повисло молчание. Женщина достала из-за пазухи ломоть хлеба, протянула его мне и, водрузив на голову корзину, направилась прочь.

По мере того как мои любовные истории становились все замысловатее и фантастичнее, количество слушателей увеличивалось. Им не было дела до логики. Со временем я уяснил, что наибольшим успехом пользовались выдумки, вовсе ни с чем не сообразные – и чем несообразнее, тем лучше. Пока я сочинял небылицы, Санчо вертелся под ногами толпы, собирая нехитрые подаяния – мелкие монетки и куски самой разной еды.

– Продолжайте в том же духе, Мигель, – сказал он мне однажды. – Всяко лучше, чем лопать морских ежей.

Однажды утром я завел слезоточивый рассказ про пастуха и его безответную любовь, как вдруг заметил в толпе Родриго. У меня остановилось сердце. Неужели это действительно мой брат, а не мираж, вызванный жарким алжирским солнцем? С ним был богато разодетый мавр и другие слуги. Я узнал Мухаммеда Рамдана – человека, который купил Родриго тогда на причале. В глазах брата я прочел отчаянную мольбу: «Ничего не говори! Притворись, что ты меня не видишь. Не подходи и не заговаривай со мной, продолжай свою историю. Не показывай, что ты меня узнал!» Родриго был облачен в длинный, до середины голени, красивый серый плащ с капюшоном. Белый бурнус Рамдана указывал на его высокое положение. Брат выглядел вполне здоровым и сытым.

Несмотря на охватившее меня смятение, я продолжил свою хаотичную повесть. Неожиданно Рамдан развернулся и зашагал прочь. Брат последовал за ним, держась на шаг позади. Сейчас он растворится в лабиринте касбы, и бог знает, сколько еще месяцев мы не увидимся! Я резко оборвал историю на том, что героя, ехавшего спасать свою возлюбленную принцессу от злого визиря, внезапно поразила молния. Публика начала разочарованно улюлюкать. Я оставил Санчо собирать подаяние и бросился за Родриго, держась на почтительном расстоянии и соблюдая величайшую осторожность – хотя каждая частица меня рвалась догнать брата, стиснуть в объятиях и расцеловать ему руки, лоб и щеки. У меня кружилась голова и подгибались колени, я дрожал от волнения, но при этом ликовал и был намерен во что бы то ни стало встретиться с Родриго.

Наконец процессия остановилась у особняка Мухаммеда Рамдана – одного из богатейших в Алжире. Прежде чем переступить порог, брат еле заметно подмигнул мне и сделал движение бровью в сторону башенки, которая возвышалась справа от парадного входа. Сосновые кроны и плотные кусты создавали за ней плотный живой шалаш. Я с готовностью спрятался там и принялся ждать. Шло время, но брат не появлялся. Неужели я его неправильно понял? Или его что-то задержало? Никогда еще минуты не тянулись так долго. Каждый час казался мне годом. Я с трудом дышал. День становился все жарче, мне нещадно пекло голову. Даже сидя в тени, я обливался потом. Затем солнце опустилось к западу, вечер принес пение птиц и освежающую прохладу. Увы, она не пошла мне на пользу: я замерз и начал дрожать. Однако ничто не могло поколебать моего намерения сидеть в кустах, даже если на карминовом небе зажгутся вечерние звезды. Неожиданно тишину прорезал крик с минарета, вслед за которым закрывали ворота острога. Скрепя сердце я выбрался из своего укрытия и бегом припустил по извилистым улочкам крепости.

За исключением Санчо, я никому не мог доверить эту ошеломительную новость. В Алжире различного рода сплетни были живыми деньгами – особенно среди рабов. Те охотно доносили друг на друга стражникам, надеясь получить денежное вознаграждение или снискать благосклонность хозяев, которые в конечном итоге могли дать им вольную либо усыновить.

На следующее утро я не пошел на рынок. День за днем я сидел в маленькой зеленой беседке возле парадного входа, надеясь хоть краем глаза увидеть Родриго. Мои и без того скромные запасы, не подкрепляемые выступлениями на базаре, стремительно таяли.

Так прошло две недели. Однажды днем я дремал, привалившись спиной к стволу, как вдруг меня разбудил глухой звук: что-то с размаху ударилось о землю, усыпанную сосновой хвоей. Я огляделся и обнаружил на земле завернутый в ткань предмет размером с кулак. Должно быть, брат забросил его сюда, пока я спал. Я выглянул из кустов, но нигде не было и следа Родриго. Я торопливо поднял сверток и потянул за узел. Внутри обнаружился скатанный в шарик клочок бумаги. Стоило мне его разгладить, как на ладонь выпала тяжелая золотая монета. Несомненно, она обладала большим достоинством, чем любая монета, виденная мной в Алжире, но разве могла она сравниться с радостью при виде самой бумаги, исписанной рукой Родриго?

Дорогой брат.

Каждую ночь я молюсь Деве Марии и Иисусу Христу, чтобы они заступились за нас перед Всевышним, и Он позволил бы нам снова встретиться. Не могу описать, как счастлив я был увидеть тебя тогда на базаре.

Я страшно волнуюсь из-за твоей руки. Ты выглядишь очень худым, но здоровым. Что до меня, то нет ничего унизительнее рабства, но я должен для справедливости сказать, что мой хозяин меня не бьет и относится с уважением, которого заслуживает учитель, поскольку мавры ценят образование и почитают учителей. Меня никогда не угрожали перепродать, или отправить в Турцию, или выжечь на ступнях крест. Напротив, меня досыта кормят кускусом, ягнятиной и финиками, и я имею две смены одежды.