Читать книгу - "Голландия без вранья - Сергей Штерн"

Человечество сегодня живет в ситуации, которую американский психиатр Роберт Лэй Лифтон метко назвал «психоисторический сдвиг» — изменения социальной структуры общества, приводящие к тому, что у многих людей просто уходит почва из-под ног. Эти изменения могут быть чрезвычайно драматическими и мгновенными, как, допустим, во время войн и эпидемий, но могут быть и результатом вполне мирного исторического развития, если оно происходит слишком быстро и если эти изменения настолько фундаментальны, что отдельным людям просто невозможно с ними примириться. Речь идет об исторических сдвигах, нарушающих привычную систему символов семьи и религии, сдвигах, приводящих к быстрой смене социальных и политических авторитетов, подвергающих пересмотру усвоенную с младенчества мораль. И такие изменения многими людьми воспринимаются как угроза самому существованию мира. Куда как типичный пример — развалившийся Советский Союз, где внезапная смена идолов и идеалов привела к появлению довольно большой группы коммунистических фундаменталистов — в советское время мы их что-то не замечали. Другой пример — Саудовская Аравия (чувствуете, куда я веду?). Страна, за одно поколение совершившая прыжок от кочевнического натурального хозяйства к немереным нефтяным богатствам, от феодальной лояльности к капиталистическому безверию, от палатки из козьих шкур к шикарным яхтам, от мусульманской морали пустынников к обществу гедонистского потребления. Точнее, это был никакой не прыжок — просто одно наложилось на другое.

Расхожий журналистский штамп — встреча Средневековья с современностью. Какой фотограф удержится, чтобы не запечатлеть бедуина на верблюде на фоне стеклобетонного небоскреба! Но почему-то никто не пишет о том, что встреча эта вовсе не идиллична, во всяком случае для людей, не способных жить в двух мирах одновременно, а самое главное, которым невыносимо видеть, как мир, в котором они жили, рушится и теряет достоинство… И неодолимое желание исправить мир вынуждает их к поступкам, которые с точки зрения обычной человеческой логики объяснить невозможно. Если люди уходит от правды, лучше, чтобы это кончилось прямо сейчас, — и члены японской секты Аум Синрикё открывают в токийском метро баллоны со смертельным газом зарин. Девушки-шахидки обвязываются взрывчаткой. Смерть неверным! Среди погибших есть дети — ну что же, дети безгрешны, дорога в рай им обеспечена. Сомнений в своей правоте нет.

Внимательный читатель наверняка заметил, что я собирался вернуться к вопросу, почему люди так стремятся примкнуть к той или иной стае. Вроде бы ясно — чтобы их признали и полюбили. Но индивидуальная тактика этого примыкания отличается настолько, что вызывает сомнения в истинности этого объяснения.

Был у древних греков некто Протей — в буквальном смысле до-Бог или перво-Бог (Proteus). Это было такое довольно-таки умное и образованное морское существо, которое к тому же умело предсказывать будущее. Но делиться своими знаниями и способностями он не желал ни в какую, поэтому, будучи пойманным, он просто-напросто принимал какой угодно облик, так что опознать великого мудреца в каком-нибудь морском огурце его современникам с их сравнительно слабой научной подготовкой было трудновато. Это именно ему позавидовал Мандельштам:

К кольчецам спущусь и к усоногим,

Прошуршав средь ящериц и змей,

По упругим сходням, по излогам

Сокращусь, исчезну, как Протей.

Роговую мантию надену,

От горячей крови откажусь,

Обрасту присосками и в пену

Океана завитком вопьюсь.

Попробуй опознай мудреца в завитке с присосками!

И вот эта идея камуфляжа, идея безграничной внутренней мудрости в сочетании с безграничной внешней изменчивостью, идея сохранения собственной целостности путем все более изощренной приспособляемости и определяет сегодня тягу множества людей к тому, чтобы раствориться среди других. Человеческое «я» — это постоянно обновляемый и редактируемый рассказ самому себе о самом себе. Раньше, даже еще и в прошлом (я имею в виду — двадцатом) веке, в окружении человека были какие-то опорные пункты, с которыми он мог себя идентифицировать или, наоборот, от которых мог освобождаться, — церковь, государство, партия, национальность, раса. Теперь — нет. Все эти авторитеты понемногу рухнули или ослабли, и человек вынужден творить свое «я» наедине с самим собой.

И эта задача по силам далеко не всем. Далеко не все обладают протеанской способностью балансировать на проволоке и впиваться завитком в океанскую пену. Для многих несоответствие между самовосприятием и тем, как их воспринимает окружающий мир, становится катастрофой. И вот тут-то подворачиваются — и не могут не подвернуться, поскольку индивид отчаянно ищет стаю, где бы его воспринимали таким, каким он сам себя считает, — какая-нибудь секта или движение, чье недовольство окружающим миром принимает иногда чудовищные формы. Мир настолько прогнил, что он, чтобы спастись, должен погибнуть.

Реклама упорно возвращает индивида к одной и той же задаче: как накачать мускулы, как лучше пахнуть, как стать первым в стае и завоевать право на самца или самку пошикарнее. То есть нас постоянно тычут носом в наши первобытные инстинкты, вроде бы и не было нескольких тысяч лет самозабвенной духовной жизни, вроде бы человечество и не стремилось доказать свое право взять в свои руки судьбу планеты, на которой нам довелось жить. Вас это не раздражает? Замечательно, если нет. Терпимо, если раздражает чуть-чуть. Но ведь легко представить себе и одаренных, и образованных людей, которым это претит до такой степени, что они теряют почву под ногами и начинают продумывать меры, как и что с этим сделать. Потому что если терпимость даже и входила изначально в список приписываемых ими самим себе доблестей, то сейчас они с полной уверенностью говорят себе: «Доколе?!» И разрабатывают картину идеального мира, по-детски уверенные, что она придется по вкусу всем и каждому. Или даже примирившись в какой-то степени с окружающим миром, купив изразцовый камин и «правильную» машину, ни с того ни с сего, оставшись наедине с собой, жмут педаль газа до упора или съезжают на доске с Джомолунгмы — их повествование о самом себе выдох лось и требует новых ярких деталей, чтобы с уверенностью сказать: «Вот я какой!»

Пока я предавался этим мыслям, — скорее всего, в описываемый момент я им, конечно, не предавался, но уж больно хорошо звучит: предаваться мыслям… — так вот, пока я предавался этим мыслям, Альберт, сложивший с себя обязанности штурмана сразу после того, как мы пересекли границу, с комфортом расположился на заднем сиденье, вытянул ноги, подложил под спину подушку и то ли читал, то ли дремал — во всяком случае, затих. Мы с Таней затеяли теоретическую ругань на тему, как лучше подъехать к Володиному дому — мы подъезжали с другой стороны.

На этот раз все были дома. Володя выглядел несколько уставшим после португальских гастролей, но в хорошем настроении, внимательный, теплый и забавный, как всегда. Он курил сигарету за сигаретой, и периодически его сотрясал тяжкий астматический кашель, так что даже лицо синело.

— Тебе надо бросать курить, — сказал я. — Или, по крайней мере, сократить. Ты куришь преступно много.